Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

Когда Таша без замаха хлестнула его ладонью по щеке, Алексас с готовностью повернул голову, чтобы она не ушибла пальцы.

– Будь храбр, и пусть эта пощёчина станет единственным ударом, не заслуженным тобой, за который ты не потребуешь ответа, – сказала она. – Будь милосерден и умей прощать, будучи выше оскорбивших тебя. Твори мир, добро и справедливость, мой рыцарь, и да будут славны деяния твои.

Она отступила на шаг, пытаясь вспомнить, что ещё забыла сделать. Так и не вспомнив, застенчиво сцепила ладони за спиной.

– Дай-ка угадаю, – сказала Таша, когда Алексас вдруг зажмурился и, открыв глаза, не по-алексасовски часто заморгал. – Сейчас ты возмутишься, что твоего мнения никто не спросил.

Чарующее ощущение царственной самоуверенности, только что озарявшее мысли, исчезло до страшного быстро. Хотя страшнее было то, что оно вообще появилось – после всех яростных утверждений о Ташиной негодности в королевы.

– Вообще-то спросили… госпожа. Ну, вернее, я не возразил, потому что не хотел возражать. Или вы думали, Алексас настолько бессовестный, что решит присягнуть моим телом вопреки моим отчаянным воплям «не смей»?

– Вот только этого не надо. – Таша устало опустилась в кресло, где недавно сидел Джеми, запоздало вспоминая, что голубой мечтой мальчишки была карьера паладина. – Никаких «госпож». И «королев», и «вы». Даже «лэн», так и быть, можешь не добавлять. В конце концов, целых… два дня как вместе странствуем со взаимной неприязнью.

– Договорились. – Мигом растеряв всю серьёзность, Джеми расслабленно повалился на свой тюфяк. – Значит, Шейлиреар соврал, что твоя мать мертва.

Слышать дружелюбие в словах мальчишки, обращённых к ней, оказалось слишком непривычно – и Таша не была уверена, что способна забыть пальцы на своём горле так же легко, как Джеми Сэмпер забыл о своём презрении к порождению Мирк.

– Иначе мы бы с тобой тоже сейчас не разговаривали.

– Как ей удалось уцелеть? И как она погибла… потом? Почему вы с сестрой остались одни?

Таша села на кресле с ногами, обняв руками колени.

Она не думала, что однажды ей придётся кому-то это рассказывать. Хотя бы потому, что если бы сама прочла эту историю в книжке, легко могла бы счесть её слишком сентиментальной.

– Что ты знаешь о том восстании? – спросила Таша, оттягивая момент.

– Твоя мать родилась в Ночь Середины Зимы, – с готовностью доложил Джеми, – а после Харта Бьорка наследница-оборотень народ не особо устраивала. Но королева не могла иметь детей, так что король Ралендон отстоял единственную наследницу. К тому же принцесса росла милой и доброй девочкой, и за семнадцать лет все немного успокоились, но потом Первый Советник короля заигрался в самодержавие… а, и Шейлиреар вступился за какого-то изменника, которого хотели повесить, и Советник именем короля отправил его в отставку… и налоги возросли, и неурожайный год приключился, и в стране ещё свирепствовала ведьмина лихорадка, а тут Ленмариэль выдали замуж за княжича Заречной и устроили пир на весь мир…

– Мама не хотела этого. Не хотела бы, если б знала, что творится за стенами дворца. Но ей никто ничего не говорил. Не решились тревожить душевный покой счастливой невесты. – Таша неподвижными глазами смотрела на стол. Королевская печать свергнутой династии тускло золотилась на вязаном белом кружеве. – И Шейлиреар до восстания ей нравился. До свадьбы на каком-то балу мама даже все версы с ним танцевала…

О том, что по всей стране целители сбивались с ног, а на кладбищах не хватало места, чтобы хоронить мертвецов, пока в королевском дворце подавали свадебный ужин на шестьсот гостей с сорока переменами блюд, Ленмариэль Бьорк узнала уже после восстания.

– А Шейлиреар и его сторонники, конечно же, не преминули её свадьбой воспользоваться, – закивал Джеми. – Подтолкнули людей к мятежу, мол, Бьорки пляшут на костях. А через три месяца после свадьбы его арестовали как бунтовщика, и жители Адаманта пошли штурмовать дворец, и…

– Она той ночью спала. Почти все спали. – Таша как будто снова увидела маму у окна своей спальни. В тот вечер, когда Мариэль застала дочь плачущей и наконец рассказала подлинную историю своей жизни, она почти весь разговор простояла к Таше спиной, и та могла лишь слышать голос – спокойный, равнодушный даже. Таша тогда не понимала: если всё это правда, как мама может быть спокойна?.. – Проснулась, когда мятежники уже штурмовали башню, где жила наследница с мужем.

Перед глазами плыли картинки, обрывки воспоминаний, которых она никогда не видела, но слишком живо представляла – и Таша, как и Мариэль в её памяти, всё говорила, говорила…

– …ты должна бежать.

– Я без тебя не уйду!

– Дворец наводнён озлобленными людьми, которые жаждут нашей крови. – Тариш высказывается рассудительно, почти спокойно. – Сейчас единственный путь из этой башни – через окно. Ты можешь улететь, я нет.

Одна Пресветлая знает, чего ему стоит это спокойствие.

– Я останусь здесь, я защищу…

– Даже волчицей ты не справишься со всеми. Они убьют нас обоих.

– Я не хочу… без тебя…

Голос срывается, переходя в рыдания.

– Ты должна жить, Мариэль. Ради ребёнка. – Тариш сдёргивает с пальца гербовый перстень Морли. Наугад берёт одну из цепочек с туалетного столика, чтобы петлёй захлестнуть серебряную нить вокруг кольца; когда печатка превращается в подвеску, набрасывает её на шею жены – прощальным подарком. Подумав секунду, берёт ещё с десяток цепочек и тоже надевает на неё, одну за другой, словно гирлянды, которыми в новый год украшают дерево сэл. – Это вам пригодится. Вам понадобятся деньги.

С винтовой лестницы за дверью доносится чей-то крик. Мариэль плачет; муж целует её щёки, губы, шею – задетые цепочки печально звякают в такт. Отстраняется так резко, будто боится, что ещё миг, и не сможет.

– Если ты допустишь, чтобы вас убили, я никогда тебя не прощу. Даже за чертой перерождения. – В глазах – серых, серебристо-серых, знакомых каждой чёрточкой, каждой крапинкой вокруг зрачка – светится сталь. – Обещай мне, Мариэль.

Ещё миг она смотрит на него, пытаясь осознать, что это – в последний раз.

Рыдая, обвивает его шею руками, чтобы коснуться губами губ, и бежит к окну.

– Лети, – кричат вслед, – лети так, чтобы обогнать свет!

Но Мариэль уже распахивает ставни и прыгает, оборачиваясь в полёте, и в обличье сокола летит быстрее стрелы, быстрее ветра: так быстро, чтобы не увидеть, как дверь распахнётся и в комнату ворвутся мятежники…

– Мама летела, пока не поняла, что скоро забудет, как снова стать человеком. Тогда она перекинулась обратно, но перепуганная, обнажённая девушка зимней ночью… в стужу и снег… – Ташин голос был ровным. Наверное, мама тогда чувствовала ту же странную отстранённость: будто всё происходило не с тобой, будто ты лишь пересказываешь прочитанную где-то легенду. – Она попробовала добраться до ближайшей деревни, но свалилась прямо на дороге.