Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

Мариэль ищет решение.

Раз за шестидневку её не нашли, её и не искали. Шейлиреару и Мастерам Адамантской Школы, которые теперь подчиняются ему, на поиски хватило бы дня. Принцесса Ленмариэль Бьорк мертва – даже для мятежников.

Она осталась одна.

Когда она поправится, Фаргори выставят её за дверь. Какой бы доброй ни была Тара, лишний рот крестьянам не нужен, особенно если вскорости этих ртов окажется целых два. Или Мариэль может остаться у них – служанкой. Вряд ли им нужно расчёсывать волосы или помогать одеваться, но лишняя пара рук, наверное, пригодится.

Она может трудиться на них за хлеб и кров. Делать чёрную работу своими нежными ручками, никогда не державшими ничего тяжелее малахитового гребня. Если они захотят помощницу, обременённую младенцем…

Но есть и другой вариант.

Мариэль встаёт. Грациозно поводит плечами. Делает шаг вперёд.

Один шаг обречённости.

Она рискует. Конечно. Но что-то ей подсказывает – Тара не позволит своему сыну просто «развлечься».

– Моё имя Мариэль. – Голосок её звучит нежно, как переборы струн арфы. – И прошу, не нужно «лэн» и «вы». Это я должна выказывать уважение… вы спасли меня, и я в неоплатном долгу перед вами. Если бы только девушка, потерявшая всё, даже собственную память, могла как-то вас отблагодарить…

Да, ребёнку уже месяца два, но Мариэль вполне может родить его «недоношенным». Да, не каждому захочется укрывать неугодную королю девицу, но в таком случае её могли просто не выхаживать. А о том, что от одного взгляда на этого мужлана её начинает мутить, Мариэль постарается забыть. Она ведь должна выжить.

Она обещала…

– …так и получилось, что принцесса Ленмариэль Бьорк спряталась в деревушке Прадмунт, вышла замуж за противного ей человека, родила ему ребёнка и прожила с ним девять лет. – Таша смотрела в темноту, расползавшуюся по бревенчатой стене. – Я унаследовала мамин дар, а вот Лив родилась человеком. Подозреваю, что у нас должны были родиться ещё сёстры… или братья… но мама принимала меры. Правда, Альмон подозревал, что я не его ребенок. С Лив он охотно нянчился, а меня не любил. Поэтому отец из него был так себе… муж тоже. Он много пил, и я видела у мамы синяки… но никогда не слышала её крика. И её жалоб тоже.

Она добавила это отстранённо, без давно ушедших слёз. Не глядя на Джеми, не желая видеть жалость в его глазах.

На самом деле она понимала приёмного отца. Смогла понять – потом. Альмон Фаргори не думал, что его невеста притворяется, пока той не надоело притворяться и разыгрывать любовь. Альмон Фаргори любил свою прекрасную фею, спасённую им из смертельных объятий зимы, и когда понял, что эта любовь безответна, ему стало больно – и эту боль он вымещал, как мог.

Наверное, Альмон Фаргори не заслужил, чтобы его обманывали. Во всяком случае, тогда, до того, как стал лечить разбитое сердце выпивкой, криками и побоями. Он был завидным женихом; если бы не Мариэль, лёгким движением ресниц уложившая его к своим ногам просто потому, что ей хотелось жить в его доме, он без труда нашёл бы среди прадмунтских девушек ту, что была бы с ним счастлива и сделала счастливым его.

– Мама заказывала Альмону стопки книг из города и шила платья, которые не носят в деревне. Учила меня танцам. Рассказывала о придворных традициях и церемониях… не уставала повторять, что я не такая, как дети вокруг. Что в моих жилах течёт кровь древних знатных родов, что они мне не ровня. Меня неохотно выпускали из дома, даже до соседнего селения – мы всю жизнь провели в Прадмунте, разве что в Нордвуд ездили несколько раз. Мне нравилась моя жизнь, и отца я всё равно любила. Но когда мне исполнилось девять…

– …нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём ещё лучше, да к тому же теперь мы хотя бы в собственном доме сможем перекидываться спокойно.

Маленькая Таша поднимает на маму мокрые серебристые глаза. Серебристые… интересно, дар судьбы или её насмешка – каждый день видеть перед собой его маленькую копию?

Порой Мариэль хочется, чтобы Таша была менее похожей на отца…

– Мам, как ты можешь… это ведь… это же папа умер, мой папа!

…своего настоящего отца.

– Я просто пытаюсь показать тебе… светлые стороны. Случившегося не исправить, а нам придётся жить дальше. – Мариэль промокает рукавом слёзы на щеках дочери. – И мне не нравится, когда мой малыш плачет. Будешь всё время плакать, у тебя будут красные глаза, а никто не любит девочек с красными глазами.

– Меня и так не больно-то любят.

Таша сидит в кровати, сгорбившись, как сломанная марионетка, – но сейчас было бы странно делать ей замечания касательно осанки.

– Таша, тебя не должны интересовать пересуды какой-то деревенской ребятни. Ты наследница древних княжеских родов, а они…

– Ты тоже наследница древних княжеских родов. Но вышла ведь замуж за папу, который жил в деревне.

Таша говорит безжизненно, как если бы кукле подарили голос.

Вместо ответа Мариэль тихо целует её в макушку и уходит, позволяя дочери выплакаться наедине, а себе – больше не разыгрывать скорбящую вдову.

Плохой она была бы матерью, если бы сказала всю правду.

Мариэль идёт на кухню. Смотрит на спящие в сумраке яблони за окном. Подходит к полке над очагом, берётся за край, напрягает руки – и та крышкой поднимается вверх.

Достав мешочек с украшениями, Мариэль тонкими пальцами перебирает оставшиеся.

Тара Фаргори не стала препятствовать сыну в желании породниться с обесчещенной опальной аристократкой, которая для неё была просто бедной девочкой голубых кровей. А Гелберт Фаргори не стал спорить с женой – хотя бы ради приданого невесты в виде королевских украшений. Возможно, другое семейство просто отобрало бы у гостьи цепочки, но Фаргори были хорошими, порядочными людьми. В этом Мариэль тоже повезло.

Впрочем, главного она им всё равно не сообщила. Никакая доброта и никакое золото не заставили бы суеверных крестьян смириться с тем, что их невестка оборотень. Одна Пресветлая знает, каких усилий и какой осторожности им с Ташей стоило скрываться все эти годы.

Теперь будет немножко проще.

Мариэль безошибочно вытягивает из бархатного чехла нужную цепочку.

Украшения продавали потихоньку, в основном для того, чтобы улучшить производство. На выручку с сидра Фаргори давно могли купить себе дом в городе, построить фабрику по соседству и уехать из этой дыры, но скупость и страх перед неизвестностью удерживали их в деревне. Впрочем, их сидр ценился так высоко именно потому, что был штучной домашней продукцией. Зато теперь скопленных денег хватало, чтобы покупать Таше книги, наряды и породистого коня; пусть её дочь выросла среди простолюдинов, но Таша принцесса и должна думать, говорить и выглядеть соответственно. Хотя бы дома.