Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

Она несётся вперёд, пока прилавки не заканчиваются, утыкаясь в переулок меж домами: трёхэтажные здания с незатейливым кирпичным узором на фасадах опоясали площадь ровной рамкой. Таша кидается в переулок – там тихо и спокойно, и душная мешанина запахов не так бьёт в нос. Прежде чем искать маму дальше, нужно пару моментов постоять в тишине, успокоить кошку, которая рвётся наружу (Таше слишком знакомо ощущение, когда звериная ипостась словно щекочется в голове изнутри). Внезапно перекинуться сейчас будет совсем ни к чему…

А ещё здесь можно поплакать так, чтобы никто не видел.

Отбежав вглубь пустого переулка, Таша приваливается к каменной стене дома слева, смаргивая слёзы – больше растерянные, чем испуганные. Оглядывается через плечо, но площадь заслоняет чёрный бархат чужого сюртука.

– Тихо, девочка. – Незнакомец поднимает руки, когда она отшатывается. Жест, столь же повелительный, сколь успокаивающий, заставляет её замереть. – Потерялась, я вижу.

Она настороженно следит, как он опускается на одно колено прямо на пыльную брусчатку, чтобы не смотреть на неё сверху вниз. У него смуглое лицо, тёмные волосы – они слегка вьются – и серые льдинки в глазах. Одежда простая, сюртук поверх чёрной рубашки, но бархат и шёлк ясно дают понять: он слишком богат, чтобы быть бандитом с большой дороги.

Хотя плохие люди бывают не только бандитами с большой дороги…

– Позволь угадать, – произносит он, когда молчание затягивается. – Мама запретила тебе говорить с незнакомцами.

Таша молчит, и мужчина протягивает ей руку:

– Меня зовут Шейли. Теперь мы знакомы.

Она колеблется, прежде чем коснуться его пальцев своими – тоньше и короче раза в два.

Её ладонь пожимают осторожно и одновременно цепко: так держат вещь из хрупкого стекла, норовящую выскользнуть.

– Мама меня ищет, – предупреждает Таша. – Она недалеко.

– Не сомневаюсь. – Тёплая рука выпускает её пальцы. – Где ты видела её в последний раз?

– Лавка с тканями…

– Лавок с тканями на ярмарке немало. Но что-нибудь придумаем. – Он встаёт. – Тебе говорили о негласном правиле встреч на людной площади?

Таша хмурится. Они не так часто выбирались в Нордвуд, и мама точно не предполагала, что их с дочерью может что-то разлучить; а на центральной площади Прадмунта даже на праздниках нетрудно найти знакомых…

К тому же Таша не уверена, что мама, выросшая во дворце, сама это правило знает.

– Если вы разминулись, встречаетесь в центре. – Он улыбается, впервые с момента, как они заговорили. Слегка, без намёка на заигрывание или фальшь, с какой так часто улыбаются взрослые, когда пытаются расположить к себе ребёнка. – Идём. Полагаю, ты не откажешься от яблока в карамели… пока мама тебя ищет.

– Мама говорила не брать ничего…

– У незнакомцев. Но мы знакомы. Если ты забыла.

Они возвращаются к площади; её не ведут за руку, просто позволяют идти рядом, как взрослой. И разговаривают без тени сюсюканья.

Это льстит.

– Меня зовут Таша, – вспомнив, что так и не представилась в ответ, говорит она.

Он кивает, отстранённо глядя перед собой.

– Хорошее имя. Тебе подходит.

На рыночных рядах по-прежнему суматоха и толкотня, но люди как-то сами расступаются перед мужчиной и девочкой, идущими бок о бок. Есть в этом Шейли что-то такое, что даже спешащих зевак заставляет притормозить, словно наткнувшись на хрустальную стену; та же сила и уверенность, что никто не посмеет встать на твоём пути, которые порой Таша замечала в маме. Наверное, все аристократы в этом схожи.

Вокруг слишком шумно, чтобы разговаривать, и Ташин спутник явно не привык перекрикивать гомон, так что до самого фонтана в центре площади они доходят молча.

В фонтане водяные струи разливаются по трём каменным чашам, из одной в другую, прежде чем достигнуть бассейна, где по белому камню вензелями вьётся резьба. Таша сидит на прохладном широком бортике, пока Шейли отходит к ближайшему ларьку со сладостями. Здесь, в центре площади, таких немало: в одних торгуют засахаренными фруктами и орешками, в других крендельками, в третьих – яблоками на палочке, облитыми хрустящей глазурью. Чуть поодаль высится деревянный помост; сейчас он пуст, а когда Таша с мамой проходили мимо в первый раз, там на столах рядком лежали огромные рыжие тыквы, а придирчивые судьи выбирали лучшую, чтобы наградить фермера. Говорят, с помоста на ярмарках ещё выступает Князь Нордвуда, но только на открытии и закрытии…

Таша наблюдает, как продавец передаёт её яблоко мужчине в чёрном – хочет увериться, что добрый незнакомец не посыпал лакомство каким-нибудь особенным ингредиентом. Мама рассказывала, что в больших городах живут люди, которые торгуют даже девочками, такими, как она. А Таша читала достаточно, чтобы помнить: девочки могут громко кричать, так что проще всего украсть их, угостив чем-нибудь вкусным… с приправой из сон-травы.

– Как вы угадали, что я люблю яблоки? – спрашивает Таша, когда ей вручают лакомство – словно орден, с шутливой торжественностью.

– Мало кто их не любит. – Шейли стоит рядом, заложив руки за спину. – Как ты потерялась?

Таша осторожно надкусывает сласть. Карамель на печёной мякоти хрустит, как ледок, который скоро можно будет поутру видеть на лужах.

– На леогрифа засмотрелась…

Она уже успокоилась. Если бы её пытались увести с площади, или тащили за собой куда-то, или даже просто не отпускали её руки, она бы дала дёру – но Шейли, кажется, будет совершенно всё равно, если она убежит.

– Вот оно что. – Он всё-таки садится, ничуть не заботясь, что может замочить сюртук. – Удивительные звери, это верно.

– Я читала, они когда-то были такими большими, что могли убить дракона, и говорить умели, как драконы. Но Ликбер заколдовал пару, и они стали крохами, а другие все умерли в Тёмное Время. Из той пары леогрифы и продолжили свой род. – Лишь выдав эту маленькую лекцию, Таша вспоминает, что собеседнику её содержание наверняка известно. Это Гаста и однокашников можно удивить такими историями, а аристократа из Нордвуда – вряд ли. – Если подумать, это было не очень-то хорошо, правда? Они же теперь почти беззащитные, да ещё дара речи лишены…

– Ликбер делал много вещей, которые трудно назвать хорошими. Но от детей такое нечасто услышишь.

– Зато он основал Школу, победил дамнаров и сверг амадэев. За это можно и леогрифов простить.

Он снова улыбается; неслышный смех искрится и бьётся в льдинках его глаз, как в калейдоскопе.

– Много читаешь, вижу, – говорит он, пока Таша сосредоточенно обкусывает яблоко. – И хорошо учишься.