Виталий Храмов - Темные тропы [litres с оптимизированной обложкой]

Лилия покорно встала. Великий напомнил ей слова самого владыки Мороза: «За всё придётся ответить». Если это – наказание, а это и есть самая жестокая кара – прожить ещё одну жизнь, потеряв любовь, то она готова. Стойко и терпеливо, год за годом, нести сей груз. Десятилетия проводя в холодной постели с замороженным сердцем, потерявшим любовь. Она виновата. Кругом – виновата. За ошибки придётся заплатить. Так говорил Ёжик. За слова, за дела. И даже – за бездействие. Она расплатится. Ради детей. Ради семьи.

– Постойте! – поспешно выкрикнул Оскал. – Пока Лилия ещё тут и вы…

Княжич Волка набрал воздуха и выпалил:

– Как глава Дома Волка, в присутствии Святого Престола, прошу главу Дома Медной Горы и мать моей избранницы руки и сердца Огня Светогора Медногорского!

– Шут гороховый, – шипит Огонёк отвешивая подзатыльник Оскалу, отчего голова князя, совсем не по-княжески, клюёт вперёд, а Огнянка, повышая голос, заявляет: – Я понесла от другого! Я не могу заложить червоточину в союз наших Домов. Не могу подбить опору Великого Дома Волка – законность наследования!

Если бы они видели лицо Инквизитора, то увидели бы, как он закатил глаза. Зато видели лицо Лилии Медногорской с отпавшей челюстью.

– Я знаю, чьё это дитя! – буркнул Оскал. – Тут нет урона чести.

– Да не люблю я тебя, Оскал! – воскликнула Огнянка.

– И что? – удивляется Волчонок. – Слюбится!

– О Доме думать надо! – возражает Огнянка.

– Я отрекусь в пользу Клыка! – вскочил на ноги Волчонок.

– Очнись ты! – закричала Огнянка, тоже вскочив на ноги и отвесив оплеуху Оскалу. – На тебя тоже нашло помутнение разума?

Инквизитор покачал головой и, прикоснувшись к Лилии, пропал. Вместе с женщиной. Но ссорящиеся молодые люди этого даже не заметили.

– Люблю я тебя, дура! – кричит Оскал, потрясая кулаками.

– Сам дурак! – кричит Огнянка. – А я тебя!..

Волчонок, прищурив глаза, будто в атаке, бросается на девушку, крепко обнимая её и закрывая её уста – поцелуем. Огнянка вырывается, бьёт Волка по спине. Но каждый последующий удар слабее предыдущего.

Волчица берёт Сируса под руку, с ухмылкой и любопытством смотрящего на происходящее во все глаза, уводит своего будущего мужа к лестнице наверх. Горан, оглянувшись на них, спохватился, пожал плечами, подобрал оба клинка, подхватил Пламя, настолько поглощённую взаимоотношениями между молодыми людьми, что смотрела на них огромными глазами и с приоткрытым ртом.

– Со мной прокатнёшься, сестрёнка? – басит в ухо девочке Горан.

– К-куда? – заикнувшись, сглотнув, спросила Пламя.

– До мастера, что доработает Дары Смерти. Надо перекрестия, гарду сделать. Рукояти обтянуть. Яблоки в виде пламени и головы волка, ну, ты помнишь, как на тех мечах было. О, страж! Прости, забыл, как тебя! Дай пару человечков в сопровождение!

– Не советую спешить, – бубнит Дубняк, – и показывать эти клинки кому-либо, кроме доверенных мастеров-оружейников, лучше – собственного Дома.

– Хм-м! – Горан потёр подбородок. – Верно! Ты мудр, Дубняк! Помнится, ты просил Деда о продлении найма. Без него, условия изменились?

– Изменились, – склонил голову Дубняк, явно оценивший, как юноша «забыл» его имя, – но обговорить можно.

– Ну, так пойдём, обговорим, – Горан разворачивается к дому, но увидев в проём дверной, как там взметнулись космы сестры и подолы её юбок, повёл Дубняка к навесу, где стража ночевала и готовила обеды. – Или подождёшь… кого постарше?

– Если твои слова – слова всего Дома, зачем ждать? – пожал плечами страж.

Горан почесал затылок, говоря:

– Думаю, теперь мои слова больше чем Слово Дома Медной Горы. Как бы ни пришлось нам всем такой… хм… тесной семьёй держать речь за весь Запад! Ие-ха-ха!

Горан сокрушённо качал головой при этих словах, но глаза его озорно горели, когда он подмигнул Пламени.

«Он же и нам – Дед! – добавил Зовом молодой огненный маг. – Или он был напрасно?»

Пламя, желая скрыть вновь выступившие слёзы, закинула голову к небу, где утреннее светило уже начало припекать её лицо, высушивая её слёзы.

Ярое утреннее светило ярко отблёскивало на доспехах и частоколе копейных наконечников стройных коробок сотен щитоносцев и конных полусотен, которые под знаменем Императора вливались в столицу – разом через все ворота. Император наконец привёл своё войско. Для полной зачистки столицы от всей проявившейся гнили людской этого древнего и славного города. Во время этого сумбурного пьяного бунта отпрысков знати очень многое стало кристально ясно. Очень многие люди проявили себя и свою жизненную позицию. И очень многие поняли для себя нечто весьма важное, о чём они даже не думали, погребённые ворохом ежедневных мелких, но важных забот. Потому люди с ликованием встречали имперские полки. С радостью – избавления от страхов Тьмы и надеждой, что этот рассвет станет началом похода на Тьму. И Император, опираясь на свою знать и Светлый Престол, изгонит Тьму, как рассвет светила изгнал ночной мрак с улиц столицы.

Она была полноправной хозяйкой этих мест. И никто не осмеливался оспаривать её права на эту землю. Никто. Тем более сейчас. Всяк знал, что свирепее Скверного Медведя может быть только Скверная Медведица, защищающая логово медвежат. Вся Чаша Погибели Богов знала, что она принесла сразу трёх медвежат. Никто не смел нарушать её покой. До тех пор пока медвежата не вырастут и не покинут берлогу в поисках своего места, своей земли, своих охотничьих угодий и всего удела ответственности.

Потому что кроме охотничьих угодий, Чаша Погибели Богов была и зоной ответственности Скверной Медведицы. И всё, что жило в этих мрачных, топких и влажных лесах чаши надеялось на её защиту. И Медведица стояла на страже этого неустойчивого равновесия жизни в этих Скверных Чащобах. Это была её земля. Охотиться на ней могли только те, кому Медведица позволила.

Опасность она почувствовала сразу же. Едва на самой опушке Леса погибли первые Живущие, Медведица грозным рыком загнала медвежат в укрытие берлоги и побежала навстречу опасности, проламываясь прямо сквозь влажные заросли скверных растений. Все звериные тропы были заняты спасающими свои жизни её поднадзорными. В их мыслях была паника, они смердили – ужасом. В этом парализующем страхе даже не замечая Хозяйку, влетая ей прямо под лапы, визжали, разрывая свои связки и мускулы, вырывая свои завязшие в дёрне когти – рвались прочь.

Когда Медведица увидела ЕГО, её тоже охватил ужас. Смертный ужас. Все, у кого хватало ума или Чувства Жизни, многим заменяющее ум, с одного взгляда на НЕГО ощущали этот Смертный Ужас.

Но Клыкан не обладал ни тем, ни другим. Толстая шкура, длинные клыки, большая масса и свирепость заменяли ему и ум, и чутьё. И Клыкан принял смерть за того, на кого он был похож только внешне – на Двуногого. На одного из тех Двуногих, что забредали сюда, надеясь на свои острые холодные Длинные Зубы. Потому Клыкан сделал то, что делал всегда – атаковал, надеясь разорвать, растоптать Двуногого. И отведать его мягкой и нежной плоти. Пустоголовые Клыканы атакуют даже Ходячие Кости, каждый раз надеясь отведать плоти Двуногих, которой на Ходячих чаще всего уже не бывает.