Руслан Галеев - Трансгалактический Моджо-тайп

Дьявол, ну правда, вы же не думаете, что женщина может стать командором флагмана, не будучи стервой? Она же гоняет там кучи здоровенных мужиков. И для того, чтобы они перестали разглядывать ее сиськи и выполняли приказы, ей приходится быть очень жесткой особой. И она была ей все время полета, а потом мы встретились в баре на Джетро-Талле и Абигейл растаяла. Но не из-за меня, а потому что сама так решила.

И вот наши трое суток истекли. А я не хочу, чтобы она уезжала.

– Ты можешь поменять билет?

Она оборачивается, и все грации мира судорожно вскрывают себе вены от зависти.

– Нет, конечно. Я же офицер разведки, не забыл?

– Но ты же только что вернулась.

– Моя работа – не только полеты. Все сложно, Том. Я совсем не свободный человек, но я сама выбрала эту несвободу. Так же, как и ты – одиночество на Бахрейне.

Я усмехаюсь.

– Я не рассказывал тебе о Бахрейне.

– Думаешь, я не навела справки о том, с кем трое суток занималась любовью?

– Занималась любовью? Ты так называешь то, что творила на этой кровати?

– Кровать тут не при чем. На ней я тебя трахала. А все остальное время, пока ты рассказывал про свой «моджо-тайп», и пока ты пытался развести костер из пластикового стола, и пока… Короче, все то время, пока я тебя не трахала, я занималась с тобой любовью.

Она замолкает и смотрит на меня так, как будто я вот-вот скажу заведомо смешную глупость. Но я тоже не лыком шит. Я отвечаю вопросом на вопрос.

– Вот как? И что еще ты узнала про меня?

– Ну, если верить досье нашей службы безопасности, ты циничный одиночка, предпочитающий, чтобы люди считали тебя клоуном. Твои статьи стоили карьеры двух сенаторов. У тебя есть срок за распространение наркотиков, и ты до сих пор, иногда, злоупотребляешь. Еще…

– Стоп, ошибка… Не за распространение, а за хранение.

– Они просто не смогли доказать. Но любому дураку ясно, что раз при тебе нашли такую партию салазарина, то ты собирался ее толкнуть.

– Представь себе – нет. На самом деле я готовил террористический акт.

– Да ладно? – Абигейл вскакивает и садится на меня верхом. – Не верю. Ты не похож на террориста.

– А я и не был террористом. Но так уж сложилось… Дело было в одном пансионате на Уорхоле. Скучнейшее местечко. Куча умирающих от тоски диабетиков, их страхолюдные жены, ежевечерним футболом по стационарной консоли, процедуры… Они считали это отличным времяпрепровождением. Я выдержал трое суток. Потом купил на все имеющиеся у меня деньги салазарин. Часть закопал. Остальное хотел скинуть его в резервуар питьевой воды, чтобы все население пансионата отхватило единовременный приход с самыми яркими галлюцинациями в их унылой жизни. Ну, а с точки зрения закона, это террористический ад.

Она смеется во весь голос, и я чувствую себя героем.

– Ты рехнулся, Хант!

– Я хотел, чтобы в жизни этих обывателей случилось хоть что-то запоминающееся! Я думал, они будут счастливы.

– И что было потом?

– Меня сдал тот барыга, который скинул мне таблетки. Копы ввалились ко мне с такой кучей пушек, словно я глава наркокартеля. И хотя за распространение меня так и не смогли привлечь, три года за хранение я получил. Времена были тяжелые. Копы все еще не отошли от студенческих бунтов. Никакого снисхождения к любому, кому еще не исполнилось пятидесяти. Ну, ты в курсе.

– А потом?

– Я отсидел год и вышел за хорошее поведение. К слову, на этом Уорхоле отличная тюрьма. Кроме меня там было еще два арестанта. Оба – проигравшиеся бухгалтеры. Никаких жутких историй про упавшее мыло. Эти пассажиры сами боялись меня до икоты. Потом меня выпустили, и я сделал то, в чем меня подозревали. Откопал вторую партию салазарина, загнал ее и купил небольшой домик на Бахрейне.

– И живешь там уже семнадцать лет?

– Ну, вообще-то я кочевник. То там, то здесь. Но да, там, на Бахрейне находится та штука, которую я считаю домом.

– И какой он твой дом?

– Хм… там есть крыша, стены, гараж, четыре пальмы, флагшток, кактус, дорожный знак, по которому я стреляю из дробовика, и ни единой души на несколько десятков километров вокруг. Правда есть еще нефтевышки. Но они автоматизированные, и почти не мешают.

– Звучит… одиноко.

Она опускает голову, и ее волосы распускаются шатром вокруг моего лица. Я тянусь к ее губам, но она отстраняется.

– Там довольно одиноко, да, – говорю я, – но это то, что нужно. По долгу службы мне постоянно приходится крутиться среди людей. На Бахрейн я сбегаю, когда желание убивать себе подобных становится невыносимым.

Гулко грохочут древние напольные часы в коридоре, подделка под еще один киноэкспонат. Абигейл смотрит на часы, потом на меня, и я вдруг понимаю, что она тоже не хочет улетать.

– Знаешь, если тебе надоест командовать варварами в комбинезонах, можешь заглянуть ко мне. Там, конечно, не так шикарно, как здесь. Но кровать есть. И целая пустыня вокруг для того чтобы заниматься любовью. Там… довольно красивые закаты… и вообще… кактусы всякие…

Она встает и начинает одеваться. Может я все-таки сказал глупость? Я тянусь к пачке сигарет на тумбочке, и жду ее ответа.

– Может быть, и приеду, – говорит она, не оборачиваясь.

Трое суток навязанного карантина истекли, и вот я снова на борту рейдера. На этот раз это «Сан-Франциско». К слову, названного так не в честь города, а в честь песни. Одной из множества, вытащенных из длинноволосых замшевых архивов космическим поколением типпи. Но это к делу не относится. А хотя стоп! Относится, и еще как. Пилот рейдера Джордж Озуэл Баркиндли, по прозвищу Слон выглядит так, словно только вчера сошел со студенческой баррикады. То есть не как та в целом миролюбивая орда типпи, которая смотрит на вас с подавляющего большинства музыкальных альбомов. А скорее, как типпи своего закатного периода. Злого, до предела политизированного, умеющего делать бомбы, и готового их кидать. Слон широкоплечий, питает слабость к камуфляжу, беретам и кожаным курткам, а его руки похожи на молоты. Вот только глаза подводят. Глаза тех типпи с баррикад были полны ненависти, в которую в конечном итоге неизбежно вылилась всеобъемлющая любовь золотого периода. Орала были перекованы на мечи, флейты и колокольчики в ревущие электрогитары. Ну а пацифизм излился такой вонючей волной конфронтации, что отравил мечту о будущем на многие и многие годы вперед. И вот как раз этой ядовитой составляющей во взгляде Слона нет. Стоит пересечься с ним взглядом, и ты понимаешь, что перед тобой добряк из той породы великанов, что по пьяни способны рушить крепости и проламывать голыми руками полицейские каски, но в трезвом состоянии даже мухи не тронут.

На «Сан-Франциско» чертовски уютно, много старого барахла, и вообще все это напоминает те псевдо-винтажные забегаловки с красными кожаными диванами, в которых может не быть чего угодно, но дерьмовый кофе и картошку фри вы сможете получить хоть среди ночи, хоть за пять минут до Армагеддона. Кают-компания и вовсе увешана отличными постерами: от классического «Беспечного Ездока», до снятого три года назад сериала «Сливки для Пенни-Леин». Слон пока занят, а я развалился на диване и курю сигарету за сигаретой. Не потому что хочется, а потому, что единственный минус «Сан-Франциско» – запах. В космосе редко удается открыть форточку и проветрить помещение. А на борту этого рейдера живут два попугая, собака по прозвищу Айк Солес, кот Сержант Базилевс, черепаха Доктор Лири и семья безымянных хомяков с планеты Акутагава (каждый с мою ступню величиной и невообразимого оранжево-золотистого цвета). Естественно весь этот зверинец гадит. И хотя все животные, кроме собаки и кота содержатся в отдельном помещении, от запахов дверью не отгородишься. Табачный дым хоть как-то задабривает мой нюх.