Руслан Галеев - Трансгалактический Моджо-тайп

Впрочем, я сам виноват. Как только тишина начала давить мне на уши, надо было сразу выйти и сделать пару выстрелов. Но я решил плеснуть себе виски и прочитать пару аппаратных расшифровок интервью, сделанных во время рейда. Ну и, честно говоря, слегка потерял контроль над временем.

Марк Микада сказал, что человечество выстроило цивилизацию заново. В каком-то смысле так оно и есть. Но во всех остальных 99 смыслах это чушь собачья. Мы научились шагать через парсеки и превращать некоторые планеты в нечто, пригодное для жизни. Расселились на такие расстояния, что человеческому мозгу приходится вскипеть, пытаясь постичь их. Но что это изменило? Чем мы отличаемся от героев Хемингуэя, Достоевского, Гоголя, Фитцджеральда, Ирвинга? Те ребята тоже перестали считать публичные казни на главных площадях – праздничным украшением и семейным зрелищами достойными внимания. А ведь если вдуматься, это единственная настоящая перемена, да и та мутная. Сегодня публичные казни переместились на консольные порталы СМИ, и ни что не смакуется с таким удовольствием, как преступления, локальные войны, политические низложения и катастрофы. Чем же это лучше публичной казни? Площадь имеет границы, и далеко не все имели шанс воочию лицезреть, как голова вчерашнего короля или военного преступника катится в заботливо подставленную корзинку, фонтанируя кровью и тускнея мертвыми глазами. А где границы у распространения информации? Их нет. Эта площадь способна вместить миллионы, и с каждого места, даже самого отдаленного, будет прекрасно видна каждая капелька крови.

Я не сторонник цензуры и ограничения информации. Может, и был бы таковым, но исторический опыт показывает, что ограничения информации приводили только к еще большей волне дерьма сквозь десятилетия, века, эпохи и культуры. А я доверяю историческому опыту, потому что дерьмо имеет свойство плавать по кругу. Я сказал все это, чтобы аргументировать свою точку зрения. До тех пор, пока казни на публичных информационных площадях будут собирать больше народа, чем концерты, фильмы, рождение ребенка, приход мессии и любая другая ерунда, слова Марка Микады о новой цивилизации останутся идеалистическим бредом. А ведь Марк Микада – из лучших. Что же творится в голове обывателя?

Пить из стакана больше нельзя, воздух пропитан пылевой взвесью. Пока еще едва определяемой визуально, но уже отчетливо скрипящей на зубах. Похоже, пыль уже в стакане. Однако человечество за долгую историю ошибок и провалов умудрилось сделать два стоящих изобретения: двигатели разделения и сужающееся горлышко бутылки. Первое спасло человечество, второе спасает в такие минуты отдельных представителей рода людского. Знаешь, я так до сих пор и не понял, что, в конечном итоге, важнее.

А вот совсем другое воспоминание.

Вторая половина весны. Период дождей и всепроникающего мокрого песка. Стекла грязные. На улицах ни души. Лужи замученно отражают небо серо-коричневого цвета. Так было и раньше, климат на Бета-Массачусетсе не отличается хорошим характером. Но раньше, покинув улицы, веселье перебиралось в стены общежитий и домов братств. Раньше…

Все изменилось за эти жалкие месяцы. Комендантский час, полицейские патрули, частые обыски в поисках алкоголя, наркотиков, экстремистской литературы. Гвоздики осенней манифестации втоптаны в асфальт тяжелым каблуком военного ботинка. Преподавательский состав просеян через мелкое сито благонадежности. Все, кто вызывал хотя бы подозрение в нелояльности – уволены. На кафедрах царствуют закостенелые консерваторы, чьи лекции скучны и не трогают сердца и умы. Среди обязательных предметов появилась история сепаратизма, где нам рассказывают о падение великих империй: Советском Союзе, США, Британской Империи, Европейском союзе. Введены бонусы на отчисление. Каждое предупреждение, каждый учебный провал – вычитает твои очки. Каждый день два-три человека плетутся с рюкзаками к космодрому. Для тех, кто после отчисления решится остаться в кампусе, гостеприимно раскрыты двери экстренно перестроенной, читай – расширенной – тюрьмы. И обвинение в нарушении внутреннего регламента режимного объекта. Ах да, Университет отныне – режимный объект. Осанна правлению Кшешинского. И эпитафия славного времени типпи. Тут-то оно и испускает последний вздох.

Все происходит стремительно. Вчерашние типпи в массе своей либо трусливо отказываются от своих идеалов, стараясь по возможности вписаться в новую систему: стригут волосы, выбрасывают колокольчики, пытаются смешаться с однородной толпой; либо выбирают другую сторону. Но и она не однозначна и не монолитна. Часть студентов добровольно покидают планету, устремляясь к периферии, куда еще не дотянулись в полную силу ржавые копыта нового фашистского режима. Там они устраивают коммуны, пытаясь с помощью галлюциногенов и мантр уйти от реальности. Другие же идут навстречу реальности словно таран, с намерением разрушить ее. В моде черные кожаные куртки, черные береты, оружие с черного рынка.

А радость – уже не в моде. Радость считается чем-то порочным. Лица молодых людей старчески серьезны. И на все это новому режиму понадобилось жалких пять месяцев. Это блицкриг, и он закончился сокрушительной победой. Не потому что одержал вверх над вольнодумием и стремлением молодых к свободе и жизни за границами этико-моральных кордонов взрослых. А потому, что за такое короткое время заставил смеющийся мир студентов мутировать в нечто иное, практически противоположное самому себе. Серьезное, крайне политизированное, склонное к радикализму.

Собственно, молодости вообще свойственна склонность к крайностям. Однако, в обычной среде она не направленная, носит общий характер, и фактически не несет угрозы, разве что немного больше шума и пару сломанных обывательских ребер. Пришедший на Бета-Массачусетс режим придал юношеской ярости направление. Когда реку ограничивают в берегах – она становится злее и опаснее. А во время половодья такая река неудержима, она сносит мосты и слабые плотины.

Половодье пока еще не наступило, но его шум уже слышен. Ослабевший лед сдерживающего инстинкта самосохранения идет трещинами, и шапки-балаклавы уже раскупаются в оптовом порядке.

Половина двенадцатого ночи. Комендантский час, и небеса сияют огненными буквами, на тот случай, если кто-то забыл о недобровольно принятых обязательствах. Окна темны. В большинстве комнат кампусе погашен свет, кроме того, что дают экраны персональных консолей. И на первом этаже дома нашего братства темень. Но окна второго оборудованы хитрой системой светомаскировки, продуктом светлых умов брата Дьякона и брата Огурца. Кроме того, была разработана интеллектуальная система сигнализации. В случае появления полицейского или человека в костюме, из вмонтированных в потолок динамиков раздается приглушенный храп авторства Молчащей Совы. Весьма, к слову, натурально звучащий. Сова подошел ответственно к возложенной роли, и записал девятнадцать вариантов храпа. После чего единогласно избранная комиссия в лице брата Кирпича, брата Рутмена и вашего покорного слуги выбрали тот единственный, который и звучал теперь время от времени со сводов нашего замка.