Руслан Галеев - Трансгалактический Моджо-тайп

В эту ночь братство Сигма-Кси в полном составе. Несколько минут назад брат Ревущий Медведь проревел знаменитую речь, которую брат Дьякон в своем летописном труде будет называть то откровениями Иоанна Бета-Богослова, то Подпольной Проповедью. Надо отметить, что в момент произнесения речи Ревущий Медведь был изрядно под кайфом, и потому гнал воистину фундаментально. Если же убрать всю казуистику и многочисленные метафоры, суть ее сводилась к следующим тезисам:

1. В минуты бед и отчаяния кто, как не мы?

2. Нести радость и разрушения!

3. Смеяться в лицо серым будням!

4. В минуты тоски обязаны заставить судорожно хохотать как можно больше людей!

5. Позор, мщение и праведный смех на головы идиотов в костюмах!

Голосование выразилось в лесе вскинутых рук. И с этого момента тайная машина мстительного счастья начала работать в полную силу.

Пожалуй, именно в этот день окончательно и бесповоротно наше братство вступает на тропу войны с системой. Впрочем, мы не будем носить береты, не станем массово закупать огнестрелы на черном рынке и учиться собирать бомбы в домашних условиях. У нас не будет манифеста и газеты. Нашим оружием станут смех и издевательство. И не будет силы, способной нас остановить, поскольку мы уже вышли из берегов, и обратно не торопились.

И вот вам слово сквозь три десятка лет, тысячи парсеков, сотни статей. Мы достали ублюдков так, как никто другой. Ибо они знали, как оружием драться против оружия, и пропагандой против пропаганды. Но они понятия не имели, как бороться с праведной и неудержимой насмешкой.

Бахрейн не привык бросаться угрозами попусту и уже через час взорвался песчаными элементалями, поставил на дыбы рыжие дюны, скрыл небеса и светила, и завыл на миллионы голосов. Обожаю наблюдать за самумом, сидя на прибитом стуле и допивая бутылку из горлышка. Бахрейн ревет, как разбуженный гризли! Ох и нрав!

И все же, он тебе понравится, Абигейл. Бахрейн, как старый ворчун. У него бывают приступы гнева, но в целом, это – пузатый добряк, который любит поваляться брюхом к солнцу, и, чаще всего, ему дела нет до тех, кто по нему ползает. До тех славных ребят, которым оказалось не по пути с остальным человечеством. Он и сам провинциал.

Мне надо готовить статью. Да и виски приказал долго жить. Так я и живу. Пытаюсь оставаться самим собой, старею, пью и жду тебя. Довольно однообразно, но мне нравится. В крайнем случае, есть карабин, правда, надо прикупить для засранца патронов.

Иногда мне становится страшно, когда я думаю, сколько всего произошло за мою короткую жизнь. А иногда я думаю, что ничего особенного и не было, жизнь, как жизнь, не хуже других, разве что немногим более стремительная. Этого у меня уж точно не отнять, я жил, загоняя лошадей. Может, поэтому я и устроил свою тайную гавань на Бахрейне, планете, где никогда ничего не меняется, и барханы медленно ползут в сторону горизонта. Здесь жарковато, и изредка старик решает поворчать и показать свой нрав, но в целом, время тут как будто застыло. Иногда я сам напоминаю себе Боливара Сайруса последних дней. Но потом думаю: «Черта с два!» На Бахрейне мое тело, но мой разум все еще не настолько стар, чтобы безвылазно сидеть в этой дряхлой оболочке. Он то и дело колесит по вселенной, ищет сюжеты и собутыльников. Мне есть о чем писать. У меня есть мое настоящее и мое прошлое.

Но теперь, с приходом тебя, я начал задумываться о будущем.

Никогда я не чувствовал себя таким лишним и ненужным, как в эту минуту. Рейдеры один за другим опускаются на луну, ученные и техники сосредоточены на задачах, десятки раз отработанных во время учений. Разведчики из самых разных подразделений носятся по коридорам флагмана, и взгляды их направлены исключительно сквозь меня. А с платформы управления меня убрали сразу после того, как Микада объявил, что его дроны нашли живого человека.

Делать мне совершенно нечего, источники информации отсутствуют, а у Ким очередь из психологически подавленных клиентов, которым требуется экстренная помощь психолога-проститутки расписана на пару недель вперед, без выходных. Как она сама выразилась: «Работаю, не смыкая ног». Я брожу неприкаянно, пытаясь пристроиться то тут, то там, но отовсюду меня гонят, либо же игнорируют. Так что я и сам не знаю, как оказываюсь, в конце концов, перед дверьми флагманского католического храма. «Да какого черта», – думаю я, и толкаю тяжелую, выполненную под дерево створку.

Внутри тихо, темно, пахнет пылью и воском. На последней от алтаря, и ближайшей к двери скамье лежит святой отец с банкой пива в руках и маской для сна на глазах.

– Если тебе приспичило исповедоваться, то ты выбрал не самый удачный момент, сын мой, – говорит он, не поднимая головы.

– Я не исповедовался с детства, – говорю я, – смогу подождать еще столько же.

Святой отец приподнимает маску над правым глазом и рассматривает меня совершенно пьяным взглядом.

– Я тебя знаю. Ты журналист.

– Репортер.

– Не важно. Никаких интервью, ни слова для твоих статеек, – отмахивается святой отец. На вид ему лет пятьдесят, он совершенно лысый, из-под белой полоски по кадыку ползет выцветшая тюремная татуировка.

– Не страшно, – говорю я, включая консоль на запись, – я уже давал слово не использовать услышанное в статьях.

– Да? И что, сдержал?

– Часть да. Часть нет. Я репортер-блогер, вероломство – важный элемент моей профессии.

Святой отец протягивает мне банку пива. Я делаю большой глоток.

– Отпускаю тебе грехи твои. Иди, прочти Деву Марию пять раз, и эта часть твоей ноши перейдет Господу.

– Спасибо, но я уж как-нибудь сам потаскаю.

– Как хочешь. Потом не говори, что тебе не предлагали.

Я снова прикладываюсь к банке.

– Чего отмечаем, святой отец…?

– Отец Йожи. Ничего не отмечаем. Но я грешен. И грех мой нетерпение. А эти богомерзкие засранцы ничего мне не рассказывают. Остается пить, и глушить одним грехом – другой.

– У меня та же проблема, отец Йожи.

– Да? Тогда нам стоит перебраться ближе к холодильнику. Ибо кажется мне сын мой, ожидание затянется.

О.Й.: Я плохо начал. Но там где я родился, хорошо начать было не просто. Шер-Клеманах, индустриальная планета, атмосфера ни к черту, прости меня Господи, зато нефти и газа – хоть залейся. Польско-ирландские трущобы наползают друг на друга. Алкоголизм, поножовщина, наркотики… Плохое место. Хуже я не видел. Настолько плохое, что когда я получил свой первый срок и загремел в тюрьму, я не заметил разницы. Стало даже лучше – в тюрьме хотя бы регулярно кормили. А попался я на торговле метамфетаминами. Мне даже показалось это… ну, логичным, что ли. Мужчины с моей улицы либо спивались, либо подыхали от наркотических ломок, либо отправлялись в тюрьму и возвращались с новыми знакомствами и при деле. Тюрьма в наших краях была лучшим продолжением. И я прошел через ее ворота трижды. Второй раз – за попытку сбыть партию карабинов. Третий – за покушение на убийство. Я пытался убить человека. За деньги. Но потом… Потом во мне что-то сломалось. Я попытался взглянуть в будущее, и не увидел ничего. Только тьма, угарный дым, копоть на стенах… Два месяца пил, как безумный, стремясь избавиться от этого кошмара. Моя плоть страдала, мой разум вопил, но мое сердце оставалось глухо. Оно познало тьму, и не было такой силы, которая справилась бы с ее силой.