Руслан Галеев - Трансгалактический Моджо-тайп

Но тогда, на Бета-Массачусетсе мы даже подумать не могли о том, что грозный и вселяющий ужас своими средневековыми методами Кшешинский закончит так бездарно. Согласно «В. Л. О. Б.», наша вылазка на вражескую территорию стала последней проделкой из серии «давайте просто приколемся». Мы перешли эту грань и приступили к следующей фазе: «Давайте приколемся из принципа». Сгущающиеся сумерки общеполитического сознания, репрессии, развязанные руки полицейских и киборгов не могли не отразиться на жизни студенческого городка. И на жизни Сигмы-Кси.

Молодежь, как лакмусовая бумажка. Если перестают улыбаться молодые, значит на мир воистину опустился мрак, беспросветный, как мозг продажного судьи, отключенный во избежание пробуждения совести. А на Бета-Массачусетсе той осенью не смеялись. По крайней мере, не на виду. Город словно подвесили на пульман мертвого инженера, который расчертил его исключительно прямыми линиями. Слово «регламент» стало преследовать нас всюду, от него тошнило, сводило мышцы лица в агрессивные гримасы, а на коже выступала сыпь, причем сразу в виде тюремных татуировок. Праздник закончился. Одинаково одетые серьезные юноши и девушки, словно вырезанные из кинематографа антиутопии, где по сюжету эмоции отменили в конституционном порядке, маршировали от аудитории к аудитории. Но молодые люди, лишенные эмоций – это старики с гладкой кожей, они старше сидящих на кислородных баллонах старперов! И вот эти роботы должны были, по замыслу фашистской своры строить будущее? Какое? Серое будущее, лишенное радости, юности, ошибок? Это не будущее. Это перманентное настоящее, оно ничем не лучше смерти, а может даже хуже, ведь после смерти мозг перестает функционировать, это же будущее было осознанным.

Могла ли стая дикарей из Сигмы-Кси принять это? Покажите мне человека, который ответит – да, и я лично кину в него камень! А заодно покажите мне тех, кто все время ноет: «Все верно, но что мы могли поделать? Что может сделать человек, в одиночку стоящий против асфальтового катка государственной системы?» В этих я даже камня кидать не стану, они не достойны камней. Потому что там, в полуподвале дома нашего братства мы точно знали ответ. Что мы можем сделать? Смеяться! Потому что людоеды от политики (а в политике 99 % людоедов, остальные 1 % – просто плохие люди, с которыми можно договориться), не любят, когда над ними смеются. Черт его знает, что там перекраивают в их мозгах, пропуская в застенки парламентов, но вот вам факт: когда политик видит смеющегося человека, ему кажется, что смеются над ним. То есть, где-то в глубине души политики сами понимают, что они – смешны. Берусь утверждать, что даже импичмент и весь Нео-Уотергейт не доставили Кшешинскому и его своре столько страданий, сколько насмешки, карикатуры и издевательства с улыбкой на устах. Но все это обрушилось на сукиного сына постфактум, когда его, затравленного и грызущего ногти, стало безопасно высмеивать. А это – как кидаться палкой в медведя в зоопарке, чтобы доказать свое право называться мужчиной. Максимум, чего можно добиться, это права называться мудаком.

Мы смеялись тогда, когда смех был уголовно наказуемым, когда радость считалась преступлением против человечества, когда смеющегося человека ненавидели и боялись больше, чем радикала с шахидским поясом. Мы были той непослушной прядью, которая вечно выбивалась из тщательно набриолиненой, прилизанной шевелюры. И, черт побери, как же я люблю тех зеленых ублюдков с фотографии!

Брать Дьякон в «Великой Летописи Огненного Братства» делает предположение, что движение танки, пришедшее на смену типпи, в качестве неизбежной реакции на Реакцию, именно так и началось. Не знаю, не знаю. Иногда мне хочется возразить, дескать, танки всегда были слишком политизированы, а мы всего лишь требовали дать нам возможность быть молодыми. Но бывают моменты, когда я думаю, а не являлось ли это требование – право на молодость! – самым мощным политическим слоганом из всех, о которых мне приходилось писать. Ведь, в конечном счете, так и вышло. Устаревшая, покрытая старческими пигментными пятнами система террора, обмана и коррупции лопнула по швам, не удержав собственного веса на прогибающихся костылях из лизоблюдов, полицейских-садистов и равнодушного обывателя, готового стерпеть любые перверсии ради так называемой «стабильности», о которой говорили с экранов домашних консолей плешивые старцы в дорогих костюмах, которые не делали их моложе ни на день. Короче, из всех тех «пешек, чье представление о собственной значимости основывалось исключительно на отблеске их собственности [1] «Искушение Жан-Клода Кили», Хантер Томпсон ». Ведь, в отличие от молодости, у старости, при всех ее опыте, мудрости и прочем эмпирическом багаже, есть один весомый минус. Она гуляет слишком близко к смерти, и рано или поздно встретится с ней. А в мире с нормальной логикой молодость всегда переживает старость.

В те дни Сигма-Кси вышла на тропу войны. И проигрывать мы не собирались.

Впрочем, надо отдать должное режиму Кшешинского, при всем его ботоксе, незаконных арестах, ручных судах и уничтожении политической конкуренции, кое-что положительное он породил. Я имею в виду так называемую вторую волну Неконтролируемой Экспансии. Все-таки, человечество времен Кшешинского, это не Третий Рейх, не параноидальное государство Никсона, не гниющий стоя Советский Союз, не пухлощекая пародия Ким Чен Ына и не империя фанатиков путинской России. Просто потому что не так-то просто огородить космос.

И потянулись прочь от тускло сияющего, испуганно затихшего человечества едва заметные на ночном небосклоне, но такие по сути своей яркие искорки космических кораблей. Сколько их было? Никто и никогда не сможет дать точной цифры. Много, так много, что в какой-то момент армейским кораблям было приказано отлавливать и возвращать беглецов. Еще бы, улетали лучшие. Самые молодые, самые умные, самые активные. А то, что оставалось, либо отказывалось крутить педали государственной машины, либо не обладало для этого необходимыми ресурсами. Кадровая нехватка стала настоящим бичом. Тотальные дыры на рынке трудоустройства, особенно в тех его областях, где требовался труд активных и предприимчивых специалистов, готовых брать на себя ответственность, а не действовать исключительно исходя из указаний, предписаний, инструкций. Безоглядная риторика Кшешинского, превозносившая рабочий класс в противопоставлении среднему классу, как источнику всех бед, привела к тому, что средний класс начал уходить либо в тень, либо туда, куда эта тень не доставала. А рабочий класс, при всем моем уважении, не тянул. Рабочий класс – это всегда конечный исполнитель. Он не привык брать на себя ответственность, не умел принимать решения, и был не в состоянии стать надежным посредником между властью и реальной жизнью. Отсюда – предсказуемая стагнация. Я уж не говорю о такой вещи, как творческая среда. Номенклатурные каналы консольной сети гнали такой унылый, несъедобный шлак, что слово «культура» вскоре стали произносить либо исключительно в насмешку, либо с каменным лицом страдающего запором чиновника среднего звена, которому с одной стороны страшно обосраться, а с другой, еще страшнее покинуть трибуну до щелчка хозяйских пальцев.