Роберт Джордан - Восходящая Тень [litres]

– Это лучшее, что я мог сделать, – сказал он, с облегчением вздохнув. – Теперь эти Врата можно открыть только отсюда, снаружи. – Он бросил на Перрина тревожный, но твердый взгляд и продолжил: – Я знаю, как замкнуть Путевые Врата навсегда, но не хочу их разрушать. Понимаешь, Перрин, Пути – наше детище, мы их вырастили, ухаживали за ними. Возможно, когда-нибудь их удастся очистить от скверны. Так или иначе, но губить Путевые Врата я не могу и не стану.

– Пусть будет так, как ты сделал, – сказал огиру Перрин. Кто знает, они случайно наткнулись на троллоков или те намеренно направлялись именно к этим Путевым Вратам? Так или иначе, их надо было закрыть.

– Что это было?.. – начала было Фэйли, но осеклась и сглотнула. Да что там Фэйли, Девы и те выглядели потрясенными.

– Это Мачин Шин, – пояснил Лойал, – Черный ветер. Никто точно не знает, что он собой представляет – порождение Тени или результат порчи, поразившей Пути. Я сочувствую троллокам. Даже им.

Перрин тоже понимал, какая ужасная участь постигла троллоков, но жалости к ним не испытывал. Он знал, что случалось с людьми, попадавшими им в лапы. Троллоки ели любое мясо и находили особое удовольствие в том, чтобы терзать и пожирать свои жертвы живьем. Они не заслуживали сострадания.

Перрин развернул Ходока, под копытами которого захрустели мелкие камешки, и огляделся по сторонам, чтобы точнее определить, где они находятся.

Вокруг высились горы, вершины которых были скрыты густыми шапками облаков. Облака эти не рассеивались никогда, отчего горы называли Горами тумана. Перрин и его спутники находились на горном склоне. На такой высоте даже летом было довольно прохладно, особенно после изнурительной жары Тира. Клонившееся к закату солнце уже оседлало высокие пики на западе, и сбегавшие по крутым склонам горные потоки поблескивали в его лучах. Все эти ручьи и водопады сливались в единое русло – протекавшую по седловине протяженной долины реку. Некогда ее называли Манетерендрелле. Она брала начало в горах и несла свои воды в неведомую даль, куда-то на юго-восток. Но Перрину с детства был знаком лишь один ее отрезок, тот, что окаймлял южную оконечность Двуречья. Местные жители именовали его Белой рекой. Она славилась порогами, бурунами и стремнинами – нечего было и надеяться перебраться через нее вплавь. Итак, это Манетерендрелле. Воды Горного Приюта.

Когда-то здесь, где ныне выступали голые, стеклянисто поблескивавшие скалы, находился город, занимавший всю чашу долины и склоны окружавших его гор. Манетерен – город парящих шпилей и бесчисленных плещущих фонтанов. Столица великой страны, носившей то же название. Возможно, если верить огирским преданиям, это был красивейший город в мире. Но он исчез, сгинул без следа. От всего этого великолепия не осталось ничего, кроме оплавленного камня. И Путевых Врат на месте бывшей огирской рощи – их ничто не могло уничтожить. Город был сожжен дотла более двух тысяч лет назад, в разгар Троллоковых войн, сожжен Единой Силой, после того как последний его король Аэмон ал Каар ал Торин пал в смертельной битве против Тени. Место, где произошло это сражение, люди называли Аэмоновым Лугом. Сейчас там находилась деревня под названием Эмондов Луг.

Перрин поежился. Как же давно все это было – в ту Ночь зимы, когда в Эмондов Луг нежданно-негаданно нагрянули троллоки, а ему, Ранду и Мэту пришлось уносить ноги, бежать в ночную темноту вместе с Морейн. Прошло немногим более года, но Перрину казалось, что минула целая вечность. Такое не должно, не может повториться, ведь теперь Путевые Врата заперты. «Сейчас не о троллоках надо думать, а о белоплащниках».

Над дальним краем долины кружила пара белокрылых ястребов. Неожиданно – даже Перрин едва это углядел – в воздухе мелькнула стрела, и одна из птиц упала на землю. Юноша нахмурился. Странно, зачем стрелять в ястреба здесь, в горах? Над фермой, оберегая цыплят или гусей, – понятное дело, а тут он кому помешал? И вообще, с чего это кто-то забрался в такую высь? Двуреченцы не очень-то жаловали горы.

Второй ястреб камнем устремился вниз, к упавшему товарищу, но тут же взмыл вверх на снежно-белых крыльях. С деревьев, окружая ястреба черной тучей, поднялось воронье, а когда стая рассеялась, ястреб исчез из виду.

Перрин вздохнул. Что-то здесь не так. Конечно, он и прежде видел, как во́роны и другие птицы отгоняли ястребов от своих гнезд, но он не верил, что дело в этом. Слишком это просто… К тому же стая поднялась с того самого места, откуда вылетела стрела… Во́роны… А ведь Тень порой использует животных и птиц как своих соглядатаев. Обычно тех, кто питается падалью, крыс например. А чаще всего воронов. Он прекрасно помнил, как ему пришлось удирать от подобной стаи. Птицы гнались за ним неотступно, будто обладали волей и разумом.

– На что это ты уставился? – спросила Фэйли и, прищурясь, бросила взгляд вниз. – На этих птиц? Что в них такого?

– Птицы и птицы, ничего особенного, – буркнул в ответ Перрин. «Может, и так, но все равно не стоит пугать других, раз я и сам ни в чем не уверен. Особенно сейчас, когда все еще не оправились от встречи с Мачин Шин».

Перрин понял, что по-прежнему сжимает в руке молот, липкий от черной мурддрааловой крови. Он коснулся пальцем щеки, потрогав подсыхавшую ранку. Короткая борода местами слиплась от крови. Бок и нога у него горели. Из седельной сумы Перрин достал рубаху – надо протереть молот, пока кровь Исчезающего не разъела металл. Ничего, скоро он выяснит, нужно ли чего-то опасаться в этих горах. От волков ничто не укроется.

Фэйли принялась расстегивать ему кафтан.

– Ты что делаешь? – ошарашенно спросил юноша.

– Собираюсь заняться твоими ранами, – отрезала она. – Не думай, что я позволю тебе истечь кровью у меня на глазах. Конечно, это была бы шуточка в твоем вкусе: испустил дух – и ни забот ему, ни хлопот. А похоронами я должна заниматься? Не выйдет! Да тише ты, не дергайся.

– Спасибо, – тихо произнес Перрин, и Фэйли, кажется, слегка удивилась.

Она заставила его раздеться до исподнего, тщательно промыла раны и смазала их предусмотрительно прихваченной в дорогу целебной мазью. Разумеется, Перрин не мог видеть пореза на лице, но он был не слишком глубок, простая царапина. Правда, удар пришелся близко от глаза, так что Перрин, можно считать, счастливо отделался. Рана на левом боку, вдоль ребер, была посерьезней, длиной в ладонь, а на правом бедре кровоточила глубокая колотая рана от удара копьем. Ее Фэйли пришлось зашить иголкой с ниткой, – казалось, такие вещи были припасены у нее на любой случай. Пока она сшивала рану через края, протыкая иголкой живую плоть, Перрин даже не поморщился, тогда как Фэйли вздрагивала при каждом стежке. Она все время бормотала что-то себе под нос, особенно сердито, когда стала втирать темный жгучий бальзам в порез на щеке, будто больно было ей самой, причем не иначе как по вине Перрина. Тем не менее повязки она накладывала осторожно и бережно. Сочетание мягких, почти ласковых прикосновений с сердитым ворчанием совершенно сбивало Перрина с толку.