Саманта Шеннон - Обитель Апельсинового Дерева [litres]

Лот заколебался. Он всегда жил в богатстве и не выучился торговаться.

– По-моему… дороговато, – пробормотал он, памятуя о своих небогатых запасах.

– Моя семья – лучшие стеклодувы Рауки. Не могу же я, друг мой, пятнать наше доброе имя, продавая свое искусство по дешевке.

– Ладно. – Лот утер лоб. Было слишком жарко, чтобы спорить. – Я видел, здесь люди закрывают лицо тканью. Где я могу купить такую повязку?

– Так ты ехал без паржи? Да тебе повезло, что не ослеп в песках. – Поцокав языком, торговец развернул квадратный кусок белой материи. – Вот. Это будет в придачу.

– Ты слишком добр.

Лот протянул руку, постаравшись сдержать ее дрожь. Он так боялся, как бы чума не просочилась сквозь перчатку, что едва не выронил ткань. До глаз обвязавшись паржей, он вручил эрсирцу горсть монет из кошелька.

– Да сияет над тобой заря, – пожелал тот.

– И над тобой, – неловко ответил Лот. – Ты и так мне помог, но нельзя ли попросить большего? Я ищу в Эрсире его превосходительство Кассара ак-Испада, посланника при короле Джантаре и королеве Саиме. Найду я его во дворце Слоновой Кости?

– Ха! Если найдешь, почитай себя счастливчиком. Его превосходительство вечно в разъездах, – хмыкнул торговец. – Но в это время года, если его и можно застать, так в его поместье в Румелабаре. – Он отдал Лоту фляжку. – Караван уходит от Голубиного дворца на рассвете.

– Оттуда и письмо можно послать?

– Отчего же нельзя?

– Спасибо тебе и доброго дня, почтенный.

Лот отошел и в три больших глотка осушил фляжку. Отдуваясь, утер губы.

– Голубиный дворец… – обратился он к ихневмону. – Красиво звучит. Отведешь меня туда, друг?

Ихневмон провел его по самому большому помещению рынка: здесь на прилавках были разложены мешочки с сухими лепестками роз, стояли мисочки с сахарными помадками и подавали свежезаваренный сапфировый чай. Когда они вышли оттуда, солнце склонялось к горизонту, а на улицах загорались фонарики из цветного стекла.

Не заметить Голубиный дворец было невозможно. Выложенное квадратной розовой плиткой здание окружала стена, по четырем углам ее торчали башенки с голубятнями в форме пчелиных ульев. Лот быстро выяснил, что с ближайшей отправлялись письма на Запад. Он вошел в прохладный улей, где гнездились в нишах тысячи почтовых голубей.

В ночь перед уходом из Карскаро Лот написал письмо Маргрет. И сейчас ему пришло в голову, как доставить его в обход Комба. Голубятник, приняв у него письмо вместе с монетой, обещал отправить на рассвете.

Еле живой от усталости, Лот позволил ихневмону вывести себя к зданию с такими же кружевными окнами, как в большом дворце. Встретившая его эрсирка не говорила на инисском, но, вдоволь поразмахивав руками и чуть не порвав щеки улыбками, Лот сумел втолковать, что хотел бы остановиться на одну ночь.

Ихневмон остался снаружи. Лот, привстав на цыпочки, почесал его между ушами.

– Дождись меня, друг мой, – тихо попросил он. – Меня ждет новая пустыня, и я бы много отдал за такого спутника, как ты.

Ответом ему было ворчание. Последнее, что он увидел, – хвост скрывшегося в переулке ихневмона.

У входа в этот переулок стояла женщина. Она оперлась о колонну и сложила руки на груди. Лицо ее закрывала бронзовая маска. На женщине были широкие шаровары, заправленные в сапожки с открытыми носками, и парчовый плащ длиной до бедер. Лот, смутившись под ее взглядом, развернулся и ушел в гостиницу.

Наверху он нашел комнатку с окном во двор, где у пруда росли лимонные деревья. От маслянистого аромата желтых плодов кружилась голова. Перед ним была незнакомая постель, устеленная валиками и рытым шелком, и у Лота было одно желание – уснуть.

Вместо этого он опустился на колени под окном и заплакал о Китстоне Луге.

Когда на рыдания не осталось сил, Святой послал ему забытье. Лот проснулся среди ночи с заплывшими глазами, болью во всем теле и властно требовавшим внимания мочевым пузырем. Облегчившись, он ощупью нашел дорогу к себе в комнату.

От мыслей о Ките у него разрывалась грудь. Горе заполонило его целиком, не оставив места светлым мыслям.

За окном возвращались на насест голуби. Свечами мерцали золотые купола дворца Слоновой Кости. Над ними разворачивалось звездное небо.

Это был уже не Запад. Эта страна хранила верность не Святому, а ложному пророку. Эда признавалась, что в детстве вера в Певца Зари представлялась ей прекрасной, но на Лота она нагоняла дрожь. Он вообразить не мог, как жить без утешения и опоры Шести Добродетелей. И радовался за Эду, которая, попав к инисскому двору, обратилась в истинную веру.

Ветер студил ему кожу. Лоту страшно хотелось вымыться, но он боялся отравить воду чумой. Простыни он собирался сжечь утром, заплатив хозяйке за потерю.

Спина горела огнем. Руки покрылись чешуей, и только перчатки пока спасали его от подозрений. Лот молился, чтобы у ак-Испада и вправду нашлось средство от болезни.

Ихневмона послал ему сам рыцарь Верности. Значит, ему суждена не такая смерь.

Лот снова уснул и не видел снов. Потом проснулся.

Его неудержимо трясло. В теле бушевала лихорадка, но Лот был уверен, что разбудило его что-то другое. Он пошарил в поисках меча, потом вспомнил, что меча нет.

– Кто тут? – Лот чувствовал вкус соли на губах. – Эда?

В лунном свете шевельнулась тень. Над ним склонилась бронзовая маска, и стало совсем темно.

Столицу опять поливал дождь. Тани стояла на коленях перед столиком в своих личных комнатах замка Соляных Цветов.

Наиматун, выслушав ее признание, отнесла Тани в замок и оставила там. Дракана обещала вернуться на мыс Хайсан за Сульярдом. Петицию человека, находящегося под защитой богов, при дворе выслушают. И еще Наиматун собиралась приказать тотчас освободить из тюрьмы Сузу. На рассвете они с Тани договорились встретиться на берегу и вместе отправиться к морскому начальнику, чтобы все ему рассказать.

Тани пыталась съесть ужин, но у нее тряслись руки. Почти всех драконьих всадников отозвали на помощь страже Бурного Моря у южных прибрежных поселений. Рыбаков мощью в сто кораблей атаковал флот Тигрового Глаза, и пираты хозяйничали там без удержу.

Тани попросила чая. Его принесла одна из ее личных служанок, которая осталась поблизости на случай, если понадобится еще что-нибудь подать.

О спальне, какую отвели ей во внутренних помещениях замка, Тани и мечтать не могла: коробчатый потолок, благоухающие циновки. Нарядно расписанные стены сияли золотой фольгой, и мягчайшая из постелей готова была обнять девушку.

Среди всей этой роскоши она не могла ни есть, ни спать.

Руки все еще дрожали, когда Тани допивала чай. Если бы только уснуть, к ее пробуждению Наиматун уже была бы здесь.