Саманта Шеннон - Обитель Апельсинового Дерева [litres]

– Нет, – надтреснутым голосом сказала Тани. – Нет. Я приказываю вам прекратить.

Суза ответила на ее взгляд. Надежда блеснула в ее глазах, но ее затопило горе.

– Я избрана богами! – выкрикнула Тани в лицо палачу. – Она под моей защитой. Великая Наиматун за такое обрушит небо вам на головы! – С тем же успехом она могла бы кричать на камень. – Это не она! Это я! Я виновата!

Суза качнула головой, губы у нее дрожали. Капли дождя висели на ресницах.

– Тани, – глухо попросила она, – отвернись.

– Суза…

Рыдания забили ее горло. Это ошибка, остановитесь! Чужие пальцы впились ей в плечи, когда она забилась, уже не владея собой, и все новые руки хватали ее. Перестаньте! Перед глазами стояло одно: маленькая Суза, с короной снежинок в волосах, улыбается взявшей ее за руку Тани.

Палач опустил меч. Голова скатилась в канаву, у Тани подогнулись колени.

Я всегда за тебя заступлюсь…

Не найдя драконьей всадницы на берегу в условленное время, Никлайс великодушно решил, что ее задержало неотложное дело, и удобно устроился у озерца в скалах. Он прихватил с собой мешок с частью своих книг и свитков, в том числе полученный от Трюд отрывок, который и изучал теперь при свете кованого фонаря.

Полная луна стояла высоко над заливом в окружении звезд. Ее лучи выкрасили берег в белый цвет. Не песок, а снег.

Прошел час, за ним другой, и ему уже некуда было деться от правды.

Госпожа Тани не попалась на пустые угрозы.

Далекий горизонт уже предвещал рассвет. Никлайс щелкнул крышкой карманных часов. Вот и конец его надеждам вернуться в Остендюр со свежезаваренным жизненным эликсиром.

Пуруме с Эйзару ужаснулись бы, знай они, чего он потребовал от драконьей всадницы. Он теперь был ничем не лучше пирата, но ведь проклятый эликсир для него – единственный путь на родину. Единственный способ договориться с королевскими домами за Бездной.

Рооз вздохнул. Он мог бы спасти Сульярда, рассказав государю о Тани Мидучи и ее преступлении против Сейки. Он так бы сразу и поступил, будь он лучше, чем был.

Никлайс уже шел по песку и вдруг замер. На миг показалось, что кто-то стирает с неба звезды. Присмотревшись и различив отблеск света, он похолодел.

Что-то спускалось на него.

Что-то громадное.

Оно двигалось в воздухе, словно тонуло в воде. Светящаяся изнутри зелень, прорезанная шрамами. Шарообразный орган, придавивший голову и мерцающий голубым болотным огнем. То же сияние пробивалось сквозь чешую.

Лакустринский дракон. Никлайс жадно взирал, как он опускается у берега, как пульсирует его свет под чешуей.

Над песком поднималось изрытое ветрами скальное плечо. Никлайс, не сводя взгляда с дракона, попятился за валун. Дракон поворачивал голову, словно чего-то искал.

Приникнув к земле, Никлайс задул свой фонарь. Змей, видел он, извиваясь, скользит в воде все ближе к его убежищу. Потом тот заговорил:

– Тани.

Его тяжелые передние лапы разгребали воду. Всего несколько шагов пройти по воде, и Никлайс мог бы коснуться его чешуи. Вот он, ключ к заветному открытию, – протяни руку и хватай. Никлайс, съежившись за скалой, вытянул шею, чтобы лучше видеть. Зверь повел глазами по кругу.

– Тани, мальчик мертв, – сказал он на сейкинском. – И твоя подруга тоже. – Он оскалил зубы. – Тани, где ты?

Так это ее зверь! Дракон принюхался, широко раздувая ноздри. И тут Никлайс ощутил у горла холод клинка, а рот зажала чужая ладонь. Он сдавленно замычал.

Голова дракона обратились к пруду в скалах.

Никлайс задрожал. Он не ощущал ни своего тела, ни биения сердца, ни дыхания, зато в мельчайших подробностях мог бы описать клинок у горла. Кривой клинок. И с таким острым лезвием, что сдвинься оно на долю дюйма – и жизнь Рооза выплеснется на песок.

В ночи раздалось шипение. И еще раз.

И еще.

Дракон взревел. Зазвенели по камню чешуи – как меч звенит о меч.

Черный дым затянул пляж. Он пах едко: жженым волосом, известью. И порохом. Огненная туча! Никлайса рывком вздернули на ноги – и толкнули в клуб удушающего дыма. Тащивший его человек был с головы до ног закутан в материю. Песок под ногами стал скользким, ноги не слушались.

– Постой, – пропыхтел Никлайс своему мучителю. – Стой, чтоб тебя…

Хлестнувший из дыма хвост с чудовищной силой ударил его под дых. Никлайса отбросило на песок, там он и остался в полубеспамятстве, ловя воздух, с повисшими на одном ухе очками.

Голова, опьяненная черным дымом, плыла. Дым забивался в ноздри и облаком выходил обратно.

Скорбный звук – словно крик гибнущего кита. Потрясший землю удар. Ему привиделся Яннарт, босиком ступающий по песку со слабой улыбкой на губах. «Ян», – выдохнул Никлайс, но тот пропал.

Песок продавили обутые в сапоги ноги.

– Назови причину, – произнес кто-то на сейкинском, – почему бы мне тебя не выпотрошить.

Перед глазами возник нож с костяной рукоятью.

– Что ты можешь предложить флоту Тигрового Глаза?

Никлайс хотел заговорить, но язык словно пчелы искусали.

– Алхимик, – беззвучно сказал он. – Я алхимик. Пощади меня.

Кто-то поднял его мешок. Время раскололось вдребезги, когда покрытые шрамами руки принялись рыться в книгах и свитках. Потом рукоять ножа ударила его в висок, и темная волна смыла все заботы.

Трюд утт Зидюр содержали в Невидимой башне. Она, под угрозой дыбы, созналась во множестве преступлений. Узнав о предстоящем королевском выезде, она сошлась с актерской труппой «Слуги правды», из так называемых бесхозных актеров, не имеющих знатных покровителей, – власти видели в них обычных бродяг. Трюд обещала им за помощь свое заступничество и деньги для семей.

Подстроенное нападение должно было убедить Сабран, что ей грозит смертельная опасность как со стороны Искалина, так и от Безымянного. Трюд рассчитывала на этом основании подать королеве петицию об открытии переговоров с Востоком.

Не надо было большого ума, чтобы сообразить, что случилось дальше. В спектакль внедрились подлинные ненавистники дома Беретнет. Одна из них – Бесс Дика, чей дом в Королевском конце оказался набит памфлетами певцов рока, – и убила Льевелина. В свалке погибли несколько невинных «слуг правды», а еще многие из городской стражи, двое рыцарей-телохранителей и Линора Пэйлинг, за которой уже прибыли убитые горем родители.

Быть может, Трюд и не хотела никому смерти, но ее добрые намерения пропали втуне.

Эда уже написала о случившемся Кассару. Настоятельницу не могло обрадовать, что Сабран с не рожденной еще дочерью оказалась так близко к смерти.

Вересковый дворец оделся в серую траурную парчу. Сабран замкнулась в личных покоях. Тело Льевелина торжественно возложили в святилище Девы, в ожидании судна, которому предстояло доставить князя на родину. Его сестра Льети готовилась к коронации, а принцесса Эрмуна становилась ее наследницей.