Саманта Шеннон - Обитель Апельсинового Дерева [litres]

– Трюд утт Зидюр придется поплатиться за измену, невзирая на ее молодость, – снова заговорила Сабран. – По справедливости я должна требовать от княжны Льети вынести ей смертный приговор. Хотя ты, Эда, пожалуй, хотела бы от меня милосердия. Ведь тебе так по нраву его вкус.

– Поступай с ней, как сочтешь нужным.

По правде сказать, Эда не желала девушке смерти. Та была опасной дурой, и ее глупость обошлась во много жизней, но ей ведь всего семнадцать. Есть время загладить вину.

Переждав новую паузу, королева повернулась к Эде лицом. Вблизи Эда различала широкие черные кольца, окружавшие ее радужку, – темные на фоне яркой зелени.

– Эда, – сказала Сабран, – я не могу говорить об этом с Роз и Катри, но тебе скажу. Я чувствую, ты не осудишь меня. Ты… поймешь.

Эда переплела ее пальцы своими:

– Со мной всегда можно говорить свободно.

Сабран придвинулась к ней. Рука ее была тонка и холодна, пальцы голы, без украшений. Кольцо с узлом любви она похоронила в Тонущих садах, отметив место для памятника.

– Ты, до того как я приняла Обрехта супругом, спрашивала, хочу ли я венчаться, – еле слышно проговорила она. – Теперь признаюсь, тебе одной: не хотела. И… все еще не хочу.

Это откровение повисло между ними. Разговор был опасный. Перед угрозой вторжения герцоги Духа должны были торопить Сабран с новым супружеством, хотя бы она и носила в своем теле наследницу.

– Никогда не думала, что скажу это вслух. – Сабран выдохнула что-то похожее на смешок. – Знаю, что Инис ждет война. Знаю, что в мире пробуждается драконье племя. Знаю, что моя рука упрочит любой из заключенных нами союзов и что святое супружество и в прошлом приводило иные страны к Добродетели.

Эда кивнула:

– Но?..

– Я боюсь.

– Чего?

Сабран долго молчала. Одна рука ее лежала на животе, а другую держала Эда.

– Обрехт был ко мне добр. Нежен и добр, – сказала она наконец сдавленным голосом, – но, когда он входил в меня, даже если я находила в том удовольствие, казалось… – Она закрыла глаза. – Казалось, мое тело становится не совсем моим. Оно… и теперь так.

Ее взгляд скользнул к не слишком заметному холмику, натягивавшему тонкий бархат ночной сорочки.

– Союзы всегда выковывались браками королей, – сказала она. – Да, у Иниса сильнейший на Западе флот, но нам недостает обученной пехоты. Населения у нас мало. В случае вторжения нам потребуется вся возможная поддержка… но ведь каждое государство Добродетелей сочтет своим долгом в первую очередь защищать от Фиридела собственные рубежи. А вот в брачный договор включили бы условия помощи. Гарантии военного союза.

Эда все молчала.

– Я никогда не питала особой склонности к браку, Эда. К такому, какой приходится заключать особам королевской крови, – не по любви, а из страха остаться без поддержки, – тихо продолжала Сабран. – Но откажись я, меня осудил бы весь мир. Из гордости отказалась повенчать свою страну с другой. Из себялюбия отказала дочери в отце, который любил бы ее и после моей гибели. Вот что все увидят во мне. Кто встанет на защиту такой правительницы?

– Те, кто зовут ее Сабран Горделивой. Те, кто видел ее победу над Фириделом.

– Об этом деле быстро забудут, когда горизонт затмят вражеские корабли, – ответила Сабран. – Моя кровь не отразит армии Искалина. – Веки у нее тяжелели. – Я не жду от тебя слов утешения, Эда. Ты дала мне выговориться, пусть даже это трусливые слова. Дева даровала мне дитя, о котором я молила, а я только и способна… дрожать.

В камине ревело пламя, но кожа у нее пошла мурашками.

– В той стране, откуда я родом, – сказала Эда, – мы не зовем это трусостью.

Сабран взглянула на нее:

– Ты только что лишилась супруга. Ты носишь его дитя. Ясно, что ты чувствуешь себя беззащитной. – Эда пожала ей руку. – Выносить ребенка не всегда бывает просто. Это, сдается мне, самая замалчиваемая в мире тайна. Мы говорим об этом так, будто бы нет ничего слаще, но правда не так проста. Никто в открытую не говорит о трудностях. О неудобствах. О сомнениях. И вот ты, испытывая тяжесть своего положения, думаешь, будто ты в этом одинока. И винишь себя.

При этих словах Сабран сглотнула.

– Твой страх естествен. – Эда не отпускала ее взгляда. – Никому не позволяй убедить себя в обратном.

Впервые после покушения королева Иниса улыбнулась.

– Эда, – сказала она, – даже не знаю, что бы я без тебя делала.

Замок Белой Реки назвали так не по реке, а по окружавшему его рву, выложенному белой ракушечной крошкой. За ним стоял извечный лес Птицы-плакальщицы, а еще дальше – угрюмый и неприступный пик Тего. Каждому ученику хотелось добраться до его вершины, где, по слухам, на достойных нисходил дух великого Квирики.

Тани, одна из всех учеников Южного дома, добралась до вершины. Окоченев до полусмерти, страдая от горной болезни, она проползла по последнему взлету, пачкая снег кровавой рвотой.

В тот последний час она не была человеком. От нее остался бумажный фонарик, тонкая, порванная ветром оболочка мерцающего огонька души. Но когда подниматься стало некуда и она, подняв глаза, не увидела ничего, кроме грозной красоты неба, Тани нашла в себе силы встать. И знала, что великий Квирики с ней, в ней.

Сейчас то чувство было далеко, как никогда. Она снова стала изорванным в клочья фонарем, в котором едва теплилась жизнь.

Тани плохо помнила, долго ли ее продержали в тюрьме. Время обернулось бездонным прудом. Она лежала, зажав ладонями уши, чтобы не слышать моря.

Затем чужие руки загрузили ее в паланкин. Теперь ее пронесли мимо кордегардии в комнату с высокими потолками, с изображениями Великой Скорби на стенах и дальше – на крытый балкон.

Там ждала ее правительница Гинуры. Под накидкой на ней было темно-зеленое платье.

– Госпожа Тани, – заговорила она.

Тани поклонилась и преклонила колени на циновке. Почтительное обращение уже звучало как эхо иной жизни.

Снаружи кричал печальник. Рассказывали, что его «ик-ик-ик» капризного ребенка свело с ума императрицу. Тани подумалось, не свихнется ли и она, если подольше послушает эту птицу.

А может быть, она уже лишилась ума.

– Несколько дней назад, – начала правительница, – один заключенный обвинил тебя в серьезном преступлении. Контрабандисты провезли его из Ментендона в Сейки. Согласно Великому эдикту, он предан смерти.

Голова на воротах, заскорузлые от крови волосы…

– Тот пленник рассказал хайсанскому судье, что, когда он выплыл на берег, его подобрала женщина. Он описал знак на ее одежде. И шрам.

Тани зажала потные ладони между бедрами.

– Скажи мне, – продолжала правительница, – зачем ученице с безупречным прошлым, поднявшейся из ничтожества до редчайшей удачи – стать избранницей богов, – так рисковать всем, включая безопасность каждого жителя нашего острова?