Максим Ельцов - Интриги дядюшки Йивентрия [litres]

Раздалась тишина. Он дернул еще раз с тем же результатом. Стало понятно, почему он такой тощий и жилистый, – использование двигателя требовало от него приложения еще бо́льших усилий, чем ручной труд. Похудев еще на размер, механик выдавил-таки из антикварной машины один такт, затем другой, и вот она уже с размеренным постукиванием заработала сама. По площади поплыл сизый дым и уютный запах выгоревшего газолина. Механик вытер ладони о комбинезон и с чувством выполненного долга присел на краешек телеги, под теплый бочок своего подопечного мучителя.

Из ратуши стали раздаваться большие и тяжелые звуки, обычно сопровождающие движение громких и протяжных механизмов (эпитеты можно поменять местами). Фасад здания начал медленно опускаться на площадь, одновременно разворачивая со своей оборотной стороны ажурные стальные конструкции, которые раскрывались наподобие цветочного бутона. Довольно скоро для столь крупного механизма на площади развернулось что-то вроде скелета амфитеатра, напоминающего формой василек. Его огромные лепестки медленно и бесшумно покачивались на ветру. Йозефик очень удивился, когда услышал нечто, напоминающее шум прибоя. Звук усилился и стал похож на хоровое грохотание оловянной кружкой по деревянной решетке. Из раскрывшейся коробочки ратуши выкатились скатанные в фашины паркетные доски и скамейки. С поразительной скоростью и точностью они улеглись на свои места. На этом развертывание судебного зала подошло к концу.

Здание ратуши практически полностью извелось на создание зала. На месте остались лишь часы, которые, как оказалось, пронизывали все здание: от шпиля до самого подвала. Кто знает, может, они уходили еще глубже и основание их терялось у спящих темных глубин этого мира. Все-таки это были часы, любимая игрушка самого времени.

Вокруг площади со всей возможной точностью, с которой можно ходить вокруг треугольной площади, слепой мужчина в комбинезоне прокатил тележку с бобиной, на которую аккуратно смотал бечевку с красными флажками. Обход он закончил возле своего коллеги-тележечника. Тот, опасливо поглядывая на бобину, помог слепому прикрыть телегу брезентом, после чего они оба уселись возле двигателя. Все на площади как-то расслабились и стали постепенно занимать места в развернутом зале суда.

Сквозь толпу к Йозефику продрался уже знакомый клерк. На его лице подрагивали застывшие капли желтка. Клерк смерил молодого человека взглядом кладовщика и, когда убедился, что все соответствует описи, сказал:

– Высокий Суд округа Заячий Ручей обещает состояться с часу дня. Извольте же, премногоуважаемый господин вир Тонхлейн, приемлемым и должным посчитать явиться и исполнить свою роль… – Клерк посмотрел на пометки на манжете и продолжил: – Вольнонаемного защитника. К превеликой своей скорби, остальные официальные лица вынуждены просить вас о милости поторопиться, ибо близок час суда. И низринутся горящие свинцовые реки правосудия на всякого подозреваемого, и заскрипят дыбы истины, и да…

– Уважаемый! Тебя на поворотах не заносит? – оборвал тираду клерка только что подошедший Лингнум Амех. – Опять ты архивных записей начитался? Отвечай!

– Только два тома, малюсеньких, – ответил клерк. Он весь мелко дрожал, а в глазах его поплыли блики, о которых могла лишь мечтать афиша с лицом прекрасной звезды синематографа.

– А ну, пш-ш… – начал, выпятив нижнюю челюсть, Амех, но договаривать не стал. Мысль и без того была вполне понятна, и клерк ее уловил уже затылком.

– Какой исполнительный сотрудник, и вдохновленный к тому же.

– Не обращайте внимания, господин вир Тонхлейн. Это он все от скуки. Заняться здесь молодежи практически нечем, а больше нигде такие и не нужны, – сказал печально Амех и уставился в одну точку, пытаясь сообразить, не сболтнул ли лишнего. Похоже, все-таки сболтнул.

– Какие такие? – опасливо спросил Йозефик.

– Да никакие такие. Говорю же, не обращайте внимания… Идемте скорее, я вас ознакомлю с материалами дела и…

Государственный обвинитель взял Йозефика под локоток и настойчиво потащил к проходу между лепестками зала.

– Да ладно тебе юлить, Линг, – пробасил кто-то у них за спиной. – Тут все касается этого дела. Нечего прятать скелеты в шкафу, один леший их все уж обглодали по нескольку раз.

Молодой вир Тонхлейн без видимых усилий отряхнулся от забот Амеха, оправил рукав и сказал с наигранной укоризной:

– Господин Амех, вы должны понимать, что прокурор и адвокат под ручку в зал суда не ходят. Думаю, эти ваши захолустные привычки и вынудили обвиняемого прибегнуть к услугам первого попавшегося человека с витиеватой фамилией. – По смятению в глазах государственного обвинителя молодой человек понял, что к таким вычурным формулировкам тот не привык и понимать их не мог в силу своей, скорее всего, прямолинейности. – Я имею в виду себя.

– Но господин вир Тонхлейн! – начал было возмущаться государственный обвинитель. – Как вы можете такое о себе говорить? С каких это пор вир Тонхлейны стали «первыми попавшимися»? В Заячьем Ручье попрошу вас себя не оскорблять! Вот как приговорим преступника, так езжайте на все четыре стороны или хоть вверх или вниз и там хоть свиньей зовитесь или… – Амех надул возмущенно щеки. – Или хоть котом драным.

Йозефик несколько опешил. С таким агрессивным защитником собственной семейной чести он сталкивался только в лице древнего дворецкого Клодвига. Отчего-то это показалось ему крайне оскорбительным. Со времени гибели родителей Йозефик как-то привык во всех своих неудачах винить исключительно себя и соответственно право на самокритику считал основополагающим в системе жизненных ценностей. Точнее, неотъемлемым. На государственного обвинителя готовилась сойти лавина оскорблений.

– Лингнум, иди готовься к суду, – опять пробасил кто-то прямо над ухом Йозефика. – А я проведу инструктаж по технике безопасности для молодого господина.

Государственный обвинитель, разрезая воздух возмущенно вздернутым носом, прытко скрылся в зале суда. Молодой человек развернулся и чуть не расцарапал свой нос о большой блестящий значок. Только сделав два шага назад, он смог полностью впихнуть в поле своего зрения обладателя столь властного баса. И то не полностью. То начищенные сапоги, то светло-серая фуражка с сияющей кокардой скрывались за границей видимого Йозефиком мира. Между этими двумя крайностями было набито очень много мышц, с трудом втиснутых в серый мундир нестандартного размера. Из накрахмаленного воротника торчал нижний из примерно пяти подбородков, свисающих с крайне морщинистого лица. Все оно было покрыто шрамами. Это вообще было не лицо, а какая-то ферма шрамов. Шрамовый заповедник. Из глубин заповедника смотрели веселые карие глаза.