Николай Грошев - Сын славного города [СИ]

— Назови его в честь нашего короля. Чтоб сегодня же назвал! — Она развернула коня. — Идиот. Бесполезный ты клок шерсти с Барговой жопы!

— Как скажите госпожа, так оно и есть госпожа. — Отвешивая поклоны низкие, молвил Пирайи.

Госпожа и господарь с замку, двинулись прочь, а Пираи сел обратно на пенёк, продолжая курить трубку и пытаясь вспомнить важную вещь.

Как звать короля этого, что сейчас-то у них? Эх, не та уже память, этого изувера развратного как зовут, из памяти вылетело совсем…

Наёмница с изуродованным лицом кипела от гнева, но лошадь в опор не пускала. Её спутник некоторое время ехал рядом молча. Потом не выдержал.

— Арви, ты чего так взбесилась-то?

Девушка злобно на него зыркнула, потом тяжко вздохнула.

— Не важно. Просто…, - она обернулась, глянув на дом и крестьянина, что сидел на пеньке, с задумчивым видом раскуривая трубку с заморской новинкой — табаком, — к воронам всё! Хрен я заеду ещё в эту деревню без особой нужды.

— Дело твоё. — Ответил её спутник, пожимая плечами — не понимал он что происходит и почему молодая наёмница, так сердится. Девушка ещё недавно жила в деревне, как впрочем, и все воины в роте Гримтека. Но Арви и некоторых других отличало одно обстоятельство — они пришли не из своих деревень. Большей частью такие бывшие крестьяне, как и Арви, после войны оставались в городах или посёлках неподалёку от городов. Ранения, когда лёгкие, а когда такие, что лицо по лоскутам сшивать приходилось, приковали их к постели, они не могли вернуться сразу. А после, оставались там, где провели многие месяцы, оправляясь от страшных ран. Почему-то, почти все из таких людей, не любили говорить о том, где жили прежде. Гримтек тем и не интересовался — его задача была принять в своём замке ветеранов Святой войны, пожелавших сменить плуг на меч и сколотить из них гарнизон Южного замка. Так же он принимал и тех, кто не вернулся домой, а остался в Сабе и Тобу, после своего выздоровления. Среди таких людей была и Арви — служила в страже Тобу, когда пришёл к Крикуше посланец с сообщением о том, что новая рота создаётся, целиком из крестьян ветеранов Святой войны. Теперь они стражи Южного замка, южных рубежей Сабаса. Одновременно и стражи и сборщики налогов, пока крестьяне не научатся сами к замку всё привозить. Когда эта мысль будет вбита в головы крестьян, их задача сведётся к редким проверкам того, сколько именно крестьяне отдают — двадцать частей от всего что сделали или меньше. И горе тому, что отдаст меньше — их ждёт неприятная процедура, в ходе которой часть кожи с кисти руки, та, где выжжено клеймо, будет срезана. А их самих вытурят за границы Сабаса. И вдвойне горе тому, кто рискнёт вернуться обратно, лишившись печати Свободных — их ждёт рабство в новом городе короля, в жутком мрачном городе Наре, что сам король, почему-то, называет Славным.

Вечером того дня, когда кашу с овощами сварил, позвал Пирайи сына к себе. Мальчик сел на табуретку тёсаную, руки на коленках сложил и замер.

— Мальчик, — заговорил Пираи, — теперь у тебя будет имя.

Мальчик нахмурился недоверчиво — помнится, в прошлый раз, за вопросы, почему это у всех детей в селе имена есть, а у него нет, получил он в тот раз затрещину такую, что сознание потерял.

— Мальчик, ты теперь Логран. Вот. Так теперь тебя звать. — Сказал Пирайи, очень гордый тем, что всё-таки вспомнил, как короля нынешнего звать.

Мальчик подозрительно покосился, но Пираи улыбался, и глаза его были светлы, нет там издёвки или злости, а то и умысла какого — и того там нет.

Маленький Логран, расплылся в улыбке и громко порадовался новому имени своему…

— Ай! — Пискнул мальчик, который радовался сильно громко.

— Цыц. — Ворчливо заявил Пирайи, потирая кулак о ладонь — ушибся, когда мальчику оплеуху отвесил. — А ну спать марш теперь! Завтра делов у нас куча, поле вон, жучки эти Барговы, опять жрут. А ты тоже жрёшь. Надо за полем следит. А то жрать нечего будет.

Мальчик убежал в дальний угол дома и лёг на свой соломенный топчан, отвернувшись к стене, вскоре он стал дышать медленно, размеренно — уснул прожорливый мальчик.

— Ну и мне пора уже. — Сказал Пирайи, да зевнув широко, затушил свечу жировую, да вонючую очень — а чего поделаешь? Других-то не бывает. И побрёл к своей постели. Вскоре уснул и он.

Шло время, росла скотина, рос урожай, двадцатину королевскую сбирали господари новые и жили крестьяне себе спокойно, почти забыв о том, что такое повинности. Изредка лишь бывало, что в ужасе и слезах, метнётся какой человек к замку, повинность за вину свою испрашивать, а потом остановится как вкопанный, голову чешет — нет уж повинностей. А рефлекс вот, остался. Странные, в общем, были времена. Но жилось, наверное, всё-таки, получше. Правда, беда одна была, каковой раньше не случалось вовсе — детишков мало стало, бабы беременные не всегда бывают, а то непорядок. Раньше-то оно как? Баба если, то либо ребёночек у неё малой в доме в люльке плачет, жрать просит дармоед этот бесполезный. Вот. Либо беременная она ходит. А теперь? Господари не сношают никого. А муж то с женой, они ж сношаются не регулярно, работы невпроворот, когда там! А уж с молодыми и вовсе всё плохо. Не поженются пока, они ж не сношаются — нельзя, разврат такой допускать, вообще нельзя, то от Барга всё. Раньше как было? Идёт молодуха, без мужа ещё, а тут господарь мимо едет и захотелось ему — берёт её значит и сношает. И ежели мужа ещё не нашла, то не важно всё — ребёночек будет у ней всё равно. А теперь нет, теперь лишь разврат этот мерзкий. Беременных совсем мало стало, а это как-то не по-людски. Баба она беременная должна быть или с ребёнком нянчиться, а в свободное время в поле работать. А тут вон как получилось. Да ладно бы только это — бабы-то, они ж обнаглели совсем! Вот, на днях, пошёл Пирайи в поле. А тут эта соплячка без мужа и не беременная, посреди дороги стоит. Он вежливо, как оно и надо, подождал полсекунды, не уходит с дороги-то пред мужчиной-то. Ну и треснул этой дуре по башке — шоб знала и в следующий раз такого не допускала, а то ишь! Пред мужчиной она мослами своими вертит, посреди дороги идёт и никакого почтения! Совсем бабы от рук отбились…

Вот. А она взвизгнула, да как даст ему мотыгой по башке! Пирайи где стоял, там и сел, круглые глаза свои выпучив, да за лоб двумя руками взявшись. А она вся раскраснелась, мотыгу схватила как дубину и глазищи злые у неё — видно сразу, Баргов сглаз-то в глазищах тех.

— Чего творишь перхоть ты с члену Каилова??? — Взвыл Пираи, во гневе праведном и уж было хотел на кулак поплевать, да как дать ей, что б зубов не осталось, вот.

А тут что-то всё не так пошло. Вот как коварно и хитро бывает оно, от порчи-то Барговой…

Пирайи бежал домой истошно воя, а сумасшедшая шлюха сопливая, за ним бежала, мотыгой размахивая, словно господарь молотом боевым — на силу спасся. В доме заперся и затих там.