Олег Нестеренко - Рыцарь и ведьма [litres]

– Не понадобится, если я получу ваше добровольное согласие.

– Да? А с чего бы мне его давать?

– Ну, не знаю. Мне бы, например, хуже спалось по ночам, если бы кто-то пострадал, пока я прикрывал свою задницу.

Парень снова тяжело вздыхает. На лице его безрадостное выражение человека, которого Бог наградил неуступчивой совестью – и вот опять приходится ей покоряться.

– Фэйлип вас проводит, – наконец произносит он и посылает мне за спину знаменательный взгляд.

– Благодарю вас, господин Фуэскас.

– А что происходит-то? Отчего погибли эти женщины?

– Я как раз надеюсь это выяснить.

К нам подходит мужчина, до сих пор наблюдавший за мной из тени. Телосложение, как у горного тролля. Кажется, что одежда вот-вот затрещит на нем, распираемая неправдоподобной мускулатурой.

– Фэйлип, покажи господину рыцарю, где кабинет Соломона Лу.

Я следую за охранником, поглядывая снизу вверх на обритый затылок, вмурованный в исполинские плечи. Через кухню, по коридору, по лестнице на второй этаж и там снова по коридору. У одной из дверей он останавливается и щелкает в скважине ключом.

– Я тут подожду, если что понадобится.

Кивнув, я захожу внутрь и прикрываю за собой дверь. Слева от меня со стуком зашатался долговязый деревянный идол – я задел его кончиком меча, но успеваю перехватить его, прежде чем он окончательно потерял бы равновесие. Статуэтка какого-то нездешнего демона, скалящего зубы. Языческое искусство, чтоб его.

После клубного полумрака глаза не сразу привыкают к свету послеобеденного солнца, поступающему через приоткрытые шторы. Воздух тяжелый, застоявшийся, пропитанный запахами пота и женских духов.

За исключением зубастого идола убранство комнаты довольно заурядное. Афиши на стенах. Музыкальные инструменты в чехлах. Зеркало над туалетным столиком, который заставлен выпивкой: количество бутылок нужно делить на два, потому что половина из них стоит по ту сторону зеркального стекла. И все равно набор впечатляющий.

Самое интересное – это письменный стол. Я усаживаюсь в кожаное кресло и по очереди выдвигаю деревянные ящики. Два нижних не содержат ничего на первый взгляд ценного – деловые бумаги, ноты, канцелярская мелочь, фотографии с вечеринок, таблетки. Значит, остается рассчитывать на верхний ящик, тем более что он заперт.

Я наклоняюсь, чтобы заглянуть в щель и попытаться понять, как устроен замок и нельзя ли утопить металлический язычок. Кажется, в одном из ящиков были ножницы. Попробую просунуть их между замком и столешницей.

В этот момент из-за двери доносится звук. Не такой уж громкий, но я вздрагиваю. Это, безусловно, звук удара. Что-то упало. Нечто крупное и тяжелое повалилось на пол и затихло. Думается, примерно такого звука можно ожидать от похвальной массы Фэйлипа, если б она обрушилась с высоты его похвального же роста. В случае, скажем, обморока. Пожалуй, я слышал даже некоторый треск – надеюсь, это были всего лишь половицы, хрустнувшие от столкновения с затылком вышибалы. А не сам затылок.

Я встаю, отталкивая кресло, и вынимаю из ножен Аргумент. Дверь открывается, и на пороге возникает женщина, чей возраст назвать так же трудно, как и сдержать восхищенный вздох. Высокая, стройная, но не тонкая. Черные волосы завязаны узлом. Выпуклые скулы. Глаза, подведенные сажей. Резкие линии большого чувственного рта. Линии эти изогнуты в улыбке, вызванной, мне кажется, насмешливым снисхождением, – будто мать застала чадо за чем-то простительным, хоть и не вполне подобающим.

Ну еще бы. Достойно ли так приветствовать даму – с мечом наголо? Сконфуженный, я убираю клинок в ножны.

– Вы должны извинить мне, сударыня, этот холодный прием. Мне показалось, я слышал, как мой друг Фэйлип упал за дверью. Но теперь я не удивляюсь. При виде вашей красоты немудрено лишиться чувств.

Незнакомка отмахивается, смеясь и прикрывая за собой дверь:

– Ой эти фирменные льстивые речи! Узнаю выучку. Уж как я вас обожала в свое время, выпускничков Куртуазной академии! С одним чуть до свадьбы не дошло!

Она подходит ко мне, становится близко, в глазах ее переливаются опаловые льдинки.

– Ну, пойдем, голубчик, тут нам разговаривать будет не совсем удобно.

У меня дергается нога, как иногда бывает со мной посреди беспокойного сна, отчего я сразу просыпаюсь. Вот только на этот раз я не проснулся. Потому что и не спал. А меж тем нога моя шагнула вперед, абсолютно без моего соизволения.

Знакомый ужас захлестывает меня, напоминая о тех минутах, что я провел парализованным в логове кастигантов. Тогда мое тело тоже не подчинялось мне, но сейчас все еще хуже, потому что оно явно подчиняется кому-то другому.

Впрочем, страх быстро отступает. Негодование, изумление как-то рассасываются… И уже не важно, что я здесь делал, что делал всю предыдущую жизнь… Стычки, пьянки, девки… Весь этот легковесный мусор из пошлости и оплошностей. Да, только сейчас моя поступь и обрела окончательную твердость, а из взгляда ушла суетливость, потому что мною руководит мое предназначение. Я наконец-то вверился судьбе, и она направляет меня, освободив от сомнений. Теперь меня ничто не отвлекает. Есть только цель, оправдывающая мое существование. И я иду к ней. Все мнимое позади. Слава богу. Слава богу. Как спокойно. И совсем не страшно умирать.

София высунулась из-под одеяла, пошарила рукой по тумбочке и, нащупав пустую поверхность, приоткрыла глаза. Подняла голову. Хмурясь, убрала с лица волосы и попыталась сосредоточить взгляд. Часов на привычном месте не было. Запустила руку под кровать и нашарила там шерстяной носок, книгу и, наконец, с третьей попытки – металлический корпус будильника. Поднесла циферблат к глазам, чертыхнулась, кое-как водворила часы на тумбочку, чуть не уронив напоследок. По новой зарылась в одеяло. Университет она все равно уже безнадежно проспала. Незачем выбираться из постели именно сейчас. Уж точно не за тем, чтобы поскорее вернуться в калейдоскоп недоразумений, с которых началась ее карьера ведьмы.

Но и вернуться ко сну не получилось. Не потому, что выспалась. Наоборот: по телу была разлита вязкость и ломота, в носоглотке набухало простудное предвкушение, закрытые глаза саднили, стоило ими пошевелить: будто в глазницах пересохла смазка. Болела голова. Девушке хотелось, чтобы сознание потухло, чтобы связь с этим недомогающим телом разорвалась до лучших времен. Хотелось остаться подольше в теплом коконе, в безопасности от посягательств мира, который потерял равновесие. Мира, который Марина и ее ворожейная свита тащили в одну сторону, а непонятные силы в виде покрытого рунами рыцаря – в другую. И остановить эту качку могла только сама София. Если, конечно, отважится вылезти из постели.