Олег Нестеренко - Рыцарь и ведьма [litres]

– Если честно, – усмехнулась София, – я думала, ты выдашь какую-нибудь бандитскую мудрость. Мол, тяжело убивать в первый раз, а потом ничего не чувствуешь. Что?

– Так, давай проясним: я никого не убивала. Пистолет – для непредвиденных ситуаций. Вроде сегодняшней.

– Знаешь, Саския, – сказала София, вставая с качелей. – Я никогда в своей жизни не встречала столько удивительных личностей, как сейчас. Но самая удивительная из них – это ты. Однажды я стану ведьмой. И тогда ты мне все расскажешь. И пистолет тебе будет больше не нужен. Потому что о твоих врагах позабочусь я. Но сегодня ты спасла мне жизнь. Я никогда этого не забуду. Слушай, давай поклянемся на крови, что будем всегда заботиться друг о друге?

– Сестренка, это ужасно мило, но давай пока без клятв. Протрезвей сначала. У тебя вон и так рука еще не зажила. Но я ценю твое предложение. Деловое партнерство с ведьмой. Очень даже неплохое конкурентное преимущество!

– Как кремовая начинка по всей длине рожка?

– Что? А, ну да. Надо же, запомнила.

– Ты же мой ангел-хранитель. – София подошла совсем близко, так что почувствовала приглушенное тепло, идущее от девушки.

И как будто от этого тепла что-то подтаяло внутри, оторвалось, щемящее, от сердца и подступило к самому горлу. Она опять была на грани слез. Слез непереносимой признательности, детской, глупой нежности, которую непонятно куда девать, но и сдерживать нет сил. София схватила влажное лицо Саскии, заглянула в ее ласковые темные глаза и потянулась ртом к ее приоткрытым губам.

– Милая, прости, но запах рвоты… – Саския уклонилась от поцелуя, так что София уткнулась ей в плечо, и это было хорошо, потому что девушку настигли стихийные, безудержные рыдания, зревшие давно и наконец нашедшие разрешение.

София и сама не могла понять, о чем она плакала. И почему так судорожно. Просто на нее все обрушилось целиком. И то, что она, может быть, никогда больше не сможет колдовать. И то, что вся ее прежняя жизнь в одночасье стала пустой и никчемной. И то, что она навсегда искалечила Клода-Валентина за то единственное, что он был немного извращеннее остальных. И то, что она боялась поддаться раскаянию. Потому что вместе с раскаянием придет и осознание того, кем она стала. И то, что повинные в ее превращении лишь делают вид, будто пекутся о ней. А на самом деле им плевать – так же, как ей плевать на К.-В. С глаз долой, да и ладно. И то, что как раз поэтому она и не заслуживает никакой помощи и сочувствия. Равнодушие за равнодушие. И то, что, несмотря на это, есть человек, который и не осудил ее, и защитил, и продолжает в нее, гадкую, дурную и слабую, верить. Почему-то это было больнее всего. А ведь кроме Саскии есть еще папа. Он-то уж точно не заслужил того, чтобы пережить новый кошмар. Потерять еще одну родную женщину. Что бы испытал папа, увидев в морге ее изуродованный труп со следами насилия? Он бы сошел с ума.

София проплакала весь следующий день. Засыпала, всхлипывая. Потом снова просыпалась, и слезы душили ее с новой силой. Так бурно она не рыдала никогда в жизни. К вечеру она была обезвожена. Болело все. Глаза, живот. Кололо в боку. Папа дал ей снотворного.

– Только не звони доктору Герону, – пробормотала она, засыпая. – Мне нельзя в психушку.

– Я никому тебя не отдам. – Отец поцеловал ее в лоб, легонько ужалив щетиной, и остался сидеть на краю постели, пока она не расслабилась навстречу спасительному забытью. Это было совсем как в детстве. Не хватало только книжки со сказками. Чтобы появился храбрый рыцарь и спас ее…

Храбрый рыцарь, может, и не появился, но произошло кое-что получше. С утра, пока София еще спала, отец позвонил в клинику и договорился об отпуске. Ближе к концу их полуденного завтрака Верна-старший возвысился над столом, чтобы подлить дочери кофе из заварника, и объявил:

– София, мы едем в Вирголече. Марта Велч говорит, что там уже выпал снег. На лыжах кататься пока рано, но уже можно лепить снежки. Снимем ту хижину на отшибе, которую ты любишь. Будем топить камин. Что скажешь?

Звучало здорово.

– А как же университет? – спросила София, надеясь, что такая мелочь не заставит папу передумать.

– Да можно подумать, ты туда исправно ходишь. Сбежим на недельку, а я уж выхлопочу тебе справку из больницы, чтобы не лишили стипендии. Возьму грех на душу. Хорошо я придумал?

– Просто отличнейше! – София улыбнулась и почувствовала, как натянулась кожа на опухшем лице.

Сразу же захотелось набрать пригоршню сырого снега и растереть его о губы, щеки и лоб, чтоб все горело. Бегство. Это было то что надо. Не видеть ни одного знакомого лица. Не терзаться, что, по-хорошему, надо еще хоть раз проведать Клода-Валентина. Не приходить в себя посреди семинара, когда профессор окликает ее по имени. Можно гулять по мокрому лесу, вспугивая бурундуков, а вечером греть промокшие ноги у камина. Только нужно снять домик с телефоном, чтобы она могла сразу же примчаться в город, если Марина позвонит. Да, идеально.

День они посвятили сборам. Впервые за последнее время София почувствовала что-то похожее на прилив сил и даже ни разу не уснула. Застегнув молнию на туго набитой сумке, девушка поняла, что едва не сплоховала. Термос-то положить она и забыла! Вернее, им нужен был новый, потому что старый она разбила прошлой зимой все в том же Вирголече. Но ехать в холода без термоса не имело никакого смысла. Чем же еще отогревать замерзшие пальцы, как не крышечкой дымящегося глинтвейна?

– Пап, я в магазин. Нам нужен новый термос.

– Давай недолго. Скоро можно снимать пробу с соуса. И купи мне табака. Знаешь, такая круглая жестяная банка с оранжевой этикеткой.

От одной мысли о предстоящих покупках становилось уютно. София набросила на себя пальто, спрятала немытую голову под кепкой и нацепила темные очки, хотя уже смеркалось. Сбежала по лестнице, поздоровалась с господином Одицем, который спокойно пил чай, не подозревая о недавно грозившей ему ведьмовской революции.

Прохладный воздух был наслаждением. Вместо того чтобы завернуть в универсальную лавку на углу, где пожилой выходец из Дюрестана торговал примерно всем – от седла до авокадо, она отправилась в супермаркет на другой стороне дубового парка. Мамаши с колясками, собачники со своими разномастными питомцами на поводках, парочки на скамейках возле утиного озерца – человеческие экземпляры, попадавшиеся по пути, даже не вызывали раздражения. Скорее наоборот – симпатию. Как будто у человечества наконец появились другие занятия помимо того, чтобы клеймить Софию своим ханжеским осуждением.

У входа в магазин она взяла корзинку и побрела вдоль пестрых стеллажей, посматривая на указатели. Внутри было полно народу, и всеми двигал потребительский нерв – это уже не вызывало столько приязни, как вечерние шатания в парке. Некоторые толкали перед собой тележки, загроможденные продуктами до самого верха и даже с горкой – наверное, тоже прослышали о перезапуске цивилизации и скупали запасы на смутные времена.