Робин Хобб - Судьба убийцы [litres]

– Закройте дверь! – резко велела Двалия, и я отдернула руку.

Виндлайер шел за мной, он и притворил двери. Сколько времени прошло с тех пор, как я просто стояла посреди комнаты, которая не покачивалась бы на волнах? Я глубоко вздохнула и огляделась. Помещение было устроено так, чтобы посетители дожидались тут приема, испытывая неудобство. Окна, забранные молочно-белыми стеклами, пропускали жиденький свет, но не позволяли выглянуть наружу. Стулья с прямыми спинками, расставленные вдоль стен, были сделаны из твердой древесины. Посреди комнаты стоял стол белого дерева, но на нем не было ни скатерти, ни вазы с цветами, о чем непременно позаботилась бы моя мама. Твердый пол из белого камня, лишенные украшений стены, отделанные белым деревом. Массивные белые балки перекрещивались под потолком. Как только Виндлайер закрыл дверь, все звуки остались снаружи.

Двалия заметила, что я верчу головой, и прикрикнула:

– Иди сядь и сиди!

Мне ужасно хотелось пить и писать, но я понимала, что и жажду, и нужду придется терпеть. Я подошла к одному из стульев и села. Он оказался слишком высоким для меня: мои ноги не доставали до пола. Неудобно. Я подсунула себе под спину свой узелок с одеждой. Не помогло.

Двалия садиться не стала. Она медленно ходила по комнате, словно крыса за стеной. Виндлайер, волоча ноги, таскался за ней, пока Двалия не развернулась и не влепила ему затрещину:

– Прекрати!

Он придушенно всхлипнул, глянул в мою сторону и уселся, выбрав стул как можно дальше от меня. Виндлайер сидел на самом краешке, упираясь в пол носками и крутя в воздухе пятками, словно танцевал под неслышную музыку.

Двалия ткнула в его сторону пальцем:

– Ничего не осталось? Ты что, вообще ничего не можешь?

Его нижняя губа задрожала.

– Ты же знаешь, с теми, в ком много крови Белых, это вообще с трудом получается. Я не мог управлять Денейс. Кроме того, я потратил очень много сил на вас с капитаном и команду. Это было так тяжело…

– Тихо! – Она расстегнула верх платья и принялась рыться за пазухой. Наконец Двалия выудила оттуда кожаный мешочек и достала из него стеклянный флакон. Глаза Виндлайера вспыхнули. – Хорошо, что я приберегла немного. Ты должен убедить Четырех, чтобы выслушали меня и поверили мне.

Он сморщился:

– Всех Четырех? Это будет трудно. Это было бы трудно, даже если бы я выпил все, что положено, а не эти остатки. Колтри! Пожалуй, я смогу управлять Колтри, но…

– Помолчи!

Двалия вытащила пробку, но зелье во флаконе застыло в липкий ком на самом дне. Она вернула пробку на место и потрясла флакон, но комок прилип намертво.

– Вот зараза! – воскликнула она, снова откупорила флакон и попыталась подцепить комок пальцем, но трубочка была слишком длинной, и ее палец не дотягивался. Тогда Двалия сунула флакон Виндлайеру. – Плюнь туда! Потом перемешай и выпей!

Он напустил во флакон слюней и наклонил, пытаясь смешать их с зельем. От этого зрелища у меня к горлу подкатила тошнота, и я отвернулась.

– Не получается! – заныл Виндлайер.

– Разбей флакон!

Тот попытался – швырнул флакон об пол. Трубочка осталась цела. Виндлайер попробовал снова и снова, пока наконец она не разлетелась вдребезги. Комок змеиной слюны оказался на полу, Виндлайер схватил его и, не обращая внимания на прилипшие осколки, сунул в рот. Двалия ждала, буравя его взглядом.

Виндлайер с силой выдохнул через нос. Когда он заговорил, изо рта у него потекла кровь.

– Ничего, – простонал он. – Совсем ничего.

И тогда Двалия врезала ему так, что голова его откинулась назад, он упал навзничь и остался лежать, прерывисто дыша. Не проронив ни слова, она повернулась к нему спиной, подошла к ряду стульев и села.

Виндлайер, отлежавшись, все-таки встал на четвереньки и подполз к стулу недалеко от меня. Забравшись на него, он остался сидеть мешком – мешком с грязным бельем, приготовленным в стирку. Все молчали.

Мы ждали. Никто так и не принес закусок, как потребовала Двалия.

Мы ждали. И ждали.

Давно перевалило за полдень, и низкое солнце било в молочные окна, высвечивая два прямоугольника на безликом полу. Открылась дверь. Вошла Денейс – та самая женщина, что встречала нас у входа.

– Тебя выслушают в Палате Правосудия. Немедленно.

– В Палате Правосудия? Я же сказала тебе, что мне нужно совсем не это!

Денейс повернулась и пошла прочь, не дожидаясь нас. Двалия жестом велела мне подойти и с силой сжала мое плечо.

– Ни слова, – напомнила она мне и толкнула вперед, чтобы я шла первой.

Идти приходилось так быстро, что нечего было и думать обернуться. Вслед за Денейс мы вернулись в зал при входе и двинулись по другому коридору – более широкому и отделанному более элегантно. Идти тоже пришлось дольше, чем в прошлый раз. При каждом шаге мой мочевой пузырь отзывался мучительными позывами.

Коридор заканчивался двустворчатыми дверьми, на которых были выгравированы четыре символа. Они сверкали даже в приглушенном свете. Возможно, они что-то означали, но для меня это были просто четыре загогулины: синяя, зеленая, желтая и красная. Денейс нажала на бронзовую ручку, и двери распахнулись.

Комната была ярко освещена, белый солнечный свет лился сквозь четыре окна в потолке, и я заморгала, внезапно очутившись в этих лучах. Двалия снова стала толкать меня вперед, сквозь толпу зрителей, стоявших молча и неподвижно. Я ковыляла по гладкому белому полу. Потом она заставила меня остановиться, я подняла глаза и увидела возвышение с четырьмя тронами, сделанными из кости и украшенными резьбой. Один из них сверкал рубинами, другой – изумрудами. Еще два – желтыми и синими камнями, незнакомыми мне. Как много самоцветов! Я думала, что и в целом мире столько не набралось бы. Эти мысли поначалу заставили меня забыть о тех, кто восседал на тронах.

Двое мужчин. Две женщины. Одна – молодая, красивая, с бледной кожей и светло-золотистыми волосами. Ее губы были выкрашены красным, а брови и глаза подведены черным. Она была потрясающе хороша, однако смотреть на нее было неуютно. Бледные руки были обнажены, а тело затянуто в алый шелк так туго, что казалось, будто выше пояса на ней нет ничего, кроме краски. Пышная черная юбка доходила ей до колен. Ремешки алых сандалий оплетали лодыжки. Мне подумалось, что носить такие одежды, наверное, больно.

Та, что рядом с ней, выглядела невероятно величественно. Белые прямые волосы каскадом падали на плечи. Глаза были светло-голубые, словно выцветшие, а губы – приглушенно-коралловые. На ней было свободное голубое одеяние, столь же простое, сколь замысловатым смотрелся алый наряд ее соседки. Шею и запястья обвивали нитки жемчуга, и длинные серьги тоже были с жемчугами, и все жемчужины были одна к одной и блестели мягким теплым светом.