Алексей Доронин - В двух шагах от вечности [litres]

Нет, он считал себя не наивным теленком, а взрослым мужиком. А какой-то аноним учит его базовым вещам.

Они хотели, чтобы его приняли не за идейного перебежчика, а за пресытившегося жизнью путешественника-бездельника, который тратит деньги, отложенные на досрочное погашение кредитов. Смело. Но шансы есть. Если на него имеются серьезные подозрения – не поможет. Но вроде бы он не сделал ничего такого, чтобы попасть в черные списки. Максимум – в серые. Но в мире сейчас неспокойно, и у всех спецслужб есть множество гораздо более важных объектов для наблюдения. Их ресурсы огромны, но не безграничны. Они люди, значит, их можно обмануть.

Ладно, попробуем.

Приглядевшись, Рихтер понял, что вместо Гая Фокса на него уже смотрит маска клоуна из фильма «Пила». С красными глазами и неестественным спиральным румянцем на щеках. Ему стало смешно. Что за детский сад?

Похоже, этот парень издевался над ним. Макс, скрипя зубами, поблагодарил и хотел отключиться… но клоун знаком появившейся из темноты объемной руки в белой перчатке остановил его.

«Последнее. Если окажешься не тем, кем стараешься казаться, пеняй на себя. Назад дороги нет. И никто тебя не обменяет и не выкупит. А твоя смерть будет такой, какую заслуживают все ренегаты».

Вот на этом разговор тогда оборвался, оставив Макса слегка ошалелым.

Любой другой отступился бы. Попробовал бы пересидеть в тихом болоте подальше от потрясений, которые виднелись на горизонте, как гребень мегацунами. Но Максим был не из тех, кто бросает путь, который выбрали его убеждения.

И сообщение пришло. Островом оказалась Ямайка, а городом – ее столица Кингстон. Полет на самолете не запомнился ничем, как и несколько дней, проведенных в Северной Америке, где он с отвращением изображал из себя туриста, решившего оторваться по полной, а мыслями уже был там, на передовой. И чувствовал себя, как сжатая пружина, потому что допускал подставу и знал о последствиях. Уйти вряд ли удастся.

Отель был довольно дешевым – трехзвездочным, на окраине, но близко к береговой линии.

Миновав фойе, где он скользнул взглядом по девушке с книгой, он направился за стрелочкой к светящейся надписи «Restaurant», которая чередовалась со словом «Bar». Дверь была приветливо распахнута. Прошел через фальшивую водяную завесу, где роль капель играла холодная плазма и ее отражения. Внутри было чисто, и имелся даже живой бармен – с виду апатичный угольно-черный ямаец во фраке, с ярко-синей шевелюрой и бакенбардами протиравший бокалы быстрее, чем средний робот. Максим заказал себе коктейль «Черный русский». Не условленный, а первый попавшийся в засветившемся рядом с барменом списке. В обычной жизни Рихтер по питейным заведениям не ходил, хотя знал, что его не свалят даже две бутылки водки. Генетика. Но травить себя ради сомнительного удовольствия на время стать идиотом… может только идиот.

И пока бармен смешивал напиток на основе водки и кофейного ликера (в Европе на его месте почти наверняка оказалась бы машина, кроме разве что элитных заведений, но здесь, видимо, рабочая сила была дешева, а устройства часто ломались от влажности), Максим огляделся.

Помещение ресторана, который от бара отделяла полупрозрачная стена, выглядело дорогим и старомодным, с деревянной отделкой и картинами британских маринистов, но это была иллюзия. Как и морские обитатели – скаты, угри, акулы, которые суетились за стеклянной стеной, совсем как в Лондонском океанариуме. Если отключить Д-реальность, многое из этих декораций исчезнет. Так он и сделал. Оказалось, что не только трехметровое чучело меч-рыбы на стене ненастоящее, но и вместо музыкантов, исполнявших регги со сцены, была синяя стена.

Зато воздух, который закачивался с улицы, нес с собой настоящие запахи моря и вечера, и за это заведению можно было многое простить.

Здесь, в погруженном в приятный полумрак зале, поддерживалась самая комфортная температура. На улице рубашка не липла к телу только потому, что, как и любая одежда премиум-класса, была «умной». Попав в кондиционируемое помещение, она сразу перестала охлаждаться.

Надо скорее проходить акклиматизацию, подумал Максим. В Мексике будет еще жарче, а вдали от берега – наверняка еще и душно.

Когда она подошла, ему вспомнились фильмы шестидесятых годов прошлого века про Джеймса Бонда. Он не удивился, что связным оказалась девушка, к тому же симпатичная. Это как раз-таки было ожидаемо. Удивительным было другое. Что он вообще здесь оказался.

Книга была все еще при ней.

– Это не вы со мной разговаривали? – спросил Максим сразу после обмена формальными любезностями. – В Сети?

– На этот вопрос я не отвечу, – яркая брюнетка в не очень подходящем ей строгом наряде не отвела взгляда, выдержав игру в гляделки. Она явно была уверена в себе, куда больше, чем он. Или же притворялась, но очень качественно.

– Понятно. Ты действительно перечитываешь «Сад расходящихся тропок»? Или твоя книга – это знак, как в шпионских фильмах? – спросил он, указав на томик аргентинского писателя. Едва ли уместный в этом заведении.

На «ты» Максим перешел мысленно, потому что в английском, на котором они общались, это сделать проблематично. Но его родным языком были немецкий, на который наложился выученный в детстве русский.

– Нет, – ответила она без усмешки, – Я просто думаю о многомерной вселенной всегда, когда встречаю новых людей. Или расстаюсь с ними. Как раз такая бифуркация нам предстоит.

– Кому из нас?

– И нам, и этому миру. А как тебе «Сто лет одиночества», Макс? – его визави пригубила свой напиток. С виду апельсиновый сок, что ломало образ роковой дамы. Тут больше подошло бы вино, красное, как кровь. Или «Текила-санрайз», который на сок очень похож. Но Рихтер был уверен, что у нее все-таки orange juice.

– Так себе, – честно сказал Максим, потому что врать не любил даже в мелочах. – Не люблю магический реализм, как и фэнтези. Небывальщина. Я даже Булгакова не люблю, хоть мне его вся российская родня рекомендовала. Больше нравятся Горький, Шолохов, Золя, Флобер, Стейнбек…

– О, у тебя есть родня в России? Ах да, помню. Как-нибудь расскажешь. А писатели-реалисты… я ничего против них не имею. Но это только одна из граней. Мир гораздо шире. Ну а фантастов ты читаешь?

– Конечно. Беляев, Ефремов, Стругацкие, Азимов. Чайна Мьевиль. Это из старого. Из нового Роджер Алиссон, Ляо Сунлин, Григорьев.

В ее глазах за круглыми старомодными очками, делавшими ее слегка похожей на сову, сверкнул интерес. Она пригубила сок.

– Тогда вот, послушай, – девушка закрыла книгу Борхеса, и с полузакрытыми глазами произнесла. – Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен. И эта канва времен, которые сближаются, ветвятся, перекрещиваются или век за веком так и не соприкасаются, заключает в себе все мыслимые возможности. В большинстве этих времен мы с вами не существуем; в каких-то существуете вы, а я – нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба.