Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

Никто не осудил Хельмо за губительную атаку, и потому было ещё хуже. Острарцы и наёмники молча, почти не приближаясь, подбирали тела, несли в дальнюю рощу: там, в укрытии леса, собирались встать лагерем, ждали тех, кто остался позади. Они уже недалеко, как доложили ертаульные. К их прибытию необходимо было убраться от проклятых стен.

– Они… людоеды… забрали нескольких наших подруг.

Хельмо вздрогнул. Инельхалль – окровавленная, с липнущими к лицу рыжими прядями, – стояла над ним и держала грязное знамя с солнечным знаком. Чужое знамя. Его знамя. То, которое совсем не обязана была спасать и уносить с поля боя.

– Забрали… мёртвыми? – Только это Хельмо сумел выдавить. И он не сомневался: командующая женского легиона точно так же молится своим богам, чтобы ответ был «да».

– Я не знаю.

Её голос, поначалу подрагивавший, окреп. Инельхалль расправила плечи и выше подняла знамя, стряхивая с алой ткани чёрные комья земли.

– Мы отомстим. За каждую свою девочку я возьму по десятку этих выродков. А вы?

Хельмо молчал. Пока все силы уходили на то, чтобы выдержать взгляд. У Инельхалль были синие глаза, чуть светлее, чем у Янгреда; они горели гневом, но не упрёком. Почему, проклятье, она его не упрекала? Она скорее тревожилась о нём, словно не из-за него кого-то недосчиталась. Она протянула вдруг руку, обвитую чёрным рисунком. И тогда Хельмо очнулся. Еле поднимаясь, понимая, как невозможно жалок, он произнёс:

– Да. Я отомщу. Мне нет прощения, но молю: прости. Я…

В горле встал ком. Хельмо осёкся, заставил себя опять оглядеться. Людей и знамён не осталось; только лошади – гривы тех, что принадлежали огненным, ярко пылали даже сейчас, в пелене дождя. Басилия – серо-коричневая, нахохленная – лежала в мареве тумана. Дома здесь лишены были всякой свойственной окрестным городам красоты, напоминали хлева и амбары. И именно среди хлевов и амбаров он проиграл, подарив врагу несколько сотен жизней. Хельмо зажмурился. Инельхалль подошла вплотную, и он почувствовал: его погладили по волосам.

– Кто бы не разгневался? – спросила она, когда их взгляды встретились. – Не казните себя, хватит. Кто выдержал бы такое зверство, целый город мертвецов?

Хельмо закусил губу. В ответе он не сомневался.

– Янгред. Он догадался бы, что это не только зверство, но и хитрость.

Инельхалль вдруг усмехнулась – но будто спрятала за усмешкой тяжёлый вздох.

– Не равняйтесь на него. Мне иногда кажется, он просто давно уже не совсем человек, в дальних походах где-то перековал сердце. Чтобы не совершать неверных поступков.

– А где его так можно перековать? – сдавленно спросил Хельмо. Последние трупы уносили с землистого склона. – Я бы…

Инельхалль покачала головой. Она сейчас глядела очень тепло.

– Не всякое сердце вообще можно перековать, не всякое – нужно. Идёмте. Пора отдохнуть, набраться сил… и попрощаться.

Закинув знамя на плечо, она первой пошла прочь. Хельмо, хоть и последовал за ней, не задержался с людьми надолго. Он лишь проследил за тем, как расставляют посты, сказал пару пустых утешений отрядам, где подметил особенно тяжёлые настроения, и договорился с Хайрангом созвать совет, как только войско соединится. Слова давались с трудом, горло саднило от крика среди крови.

Дождь продолжался, невозможно было жечь костры. Нечем было рыть землю на откосе, чтобы хоронить мёртвых; в обозах остались и шатры. Хельмо видел: солдаты ломают ветки для шалашей, громоздят шаткие навесы из плащей и попон, пытаются устроиться хоть как-то, и многие стучат от холода зубами. Но сам он давно перестал замечать режущие капли. Может, он просто уже умер? Впрочем, нет, мертвецам не бывает так плохо. Счастье мертвеца в том, что все мучения его – позади.

Хельмо трясло, но не от холода. Он понимал, что не готов, – и это было унизительно, отвратительно, неправильно. Да, он не готов был смотреть в глаза тем, кто вот-вот присоединится к жалкому лагерю, что живые делят с убитыми. Тем, кому придётся что-то сказать. И кому будет что ответить. И Хельмо убрался прочь. Он ощущал себя как никогда ненужным. Усталым людям было бы лучше, если бы сегодня его убили, и если так не считали ещё те, кто прошёл с ним путь от столицы, огненные союзники наверняка уверились в этом.

Хельмо не знал, сколько пробыл на краю леса, стоя недвижно, тяжело опираясь о ствол старой ели. Отсюда он видел стены Басилии, но никто не мог видеть его: ни свои, ни чужие. Хотелось уйти дальше. Вернуться на окровавленный холм. Пустое безумное желание разбередить рану тянуло его туда, но благо Хельмо растерял ещё не всё благоразумие. В окрестностях наверняка кишели лазутчики, выясняя, атакует противник повторно или отступил. У стен могли поджидать железнокрылые. Да и не стоило соратникам видеть, что их воевода зачем-то идёт к вражьему стану, вместо того чтобы планировать новый штурм.

– В Ринаре остались живые. Мы разыскали их в подвалах. А трупы погребли до того, как начался дождь.

Хельмо не обернулся, хоть мгновенно узнал голос. Дрожь пробежала меж лопаток – наверное, туда Янгред смотрел. Губы растянулись сами. Улыбаться было больно, даже больнее, чем кричать.

Конечно, Янгред не спросит: «Всё ли в порядке?», не станет жалеть. Не станет и корить, хотя имеет полное право. Хельмо погубил стольких в его армии. Эти люди пришли сюда, чтобы за помощь получить землю, где могли бы вырастить детей и обрести дом. Но не будет ни детей, ни дома, лишь потому, что они беспрекословно подчинялись приказам глупого мальчишки. Плохого командира.

– Ты не обязан докладывать.

К чему это? Пальцы свело судорогой; мокрая еловая кора их царапала; по не до конца зажившим ранам скребло. Но боль хотя бы не давала окончательно потерять самообладание, а возможно, и сознание.

– Я не докладываю, – отозвался Янгред. – Лишь довожу до твоего сведения. Чтобы… – он помедлил и, кажется, сделал шаг, – ты не тревожился хотя бы об этом.

Хельмо вздрогнул снова. Янгред говорил ровно, но вопреки этому наверняка был в гневе, не мог не быть. И как держался?

– Ты не обязан… – опять начал он и подавился воздухом.

Горло сжало. Хельмо с трудом стал поворачивать голову, но корпусом так и не развернулся. Глядя из-за плеча, он видел Янгреда смутно: уже смеркалось, воздух продолжали рассекать острые полосы дождя. Сгущался туман.

– Ты не обязан хоронить моих мертвецов. – Сиплый смешок или всхлип вырвался из груди. – А я добавил к ним твоих собственных. Видишь, каким благодарным я умею быть?

Под ногой Янгреда хрустнула ветка. Хельмо снова уставился вперёд. В мокрой мгле в городе зажигались желтоватые огни. Захватчики праздновали победу. А те, что были крылатыми, кроваво пировали и возносили молитвы своей краснопёрой богине-птице.