Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

– У каждого свой срок. Кому хватает недели, кому нужны годы. Старики, говорят, отдыхают дольше. А мои люди…

Они были молодые, почти все. В который раз подумав об этом, Хельмо отвернулся, закусил губу и выше натянул покрывало.

– Недолго будут слушать наших птиц.

Ему не ответили. Он уткнулся в свёрнутый плащ.

– Так ты идешь? – в который раз спросил наконец Янгред. – Хельмо, ну хватит…

– Нет. Спокойной ночи.

Он не сказал «доброй» по своему обыкновению: доброй ночь быть не могла. То, что ложе сырое, ощущалось щекой; то, что завтра всё рискует повториться, а возможно, нападут и до зари, – висело в воздухе; то, что угрызения не оставят, – предчувствовалось. Хельмо покрепче зажмурился. Он надеялся, что его оставят в покое, но Янгред не ушёл. Теперь он с кем-то разговаривал у полога – кажется, с Инельхалль. Этого ещё не хватало: никак подсылает приглашать, уговаривать, а то и с ложки кормить? Впрочем, как и всегда, предугадать взбредшее Янгреду в голову не удалось, он оказался намного хитрее.

– Хельмо-о! – опять позвал он, довольно зычно.

– Ты не мог бы… – начал было Хельмо, но осёкся: по полу что-то гулко, знакомо забухало. И вместо «оставить меня» Хельмо сказал: – …не пускать сюда Бума?

Но пёс уже был рядом, вот и запах его мокрой шерсти заполнил воздух. Странно, что не раздался громогласный лай.

– Посмотрите, что он нашёл! – раздался голос Инельхалль.

Хельмо неохотно перевернулся на другой бок, лицом к пологу – и Бум тут же разжал пасть, уронив с ним рядом небольшую полосатую кошечку. Ужасная догадка, что он сломал ей хребет и преподносит как добычу, а Янгред с Инельхалль сочли это трогательным и забавным, к счастью, не оправдалась. Кошка была живая, разве что тощая. Её сверкающие голубые глаза взглянули прямо в глаза Хельмо, а потом она мурлыкнула и ткнулась носиком ему в нос. Бум, вывалив розовый язык, безмятежно отряхивался и сопел рядом.

– Это, между прочим, он её из подвала вытащил, – сказал Янгред, снова откидывая полог и заходя; Инельхалль шла за ним. – Мне казалось, эти звери обычно не дружат.

– Наши страны тоже обычно не дружат, – напомнила Инельхалль. Она улыбалась Хельмо. – Но ведь случается по-разному…

Кошка всё пыталась потереться худым боком о кольчугу Хельмо; её мотающийся из стороны в сторону хвост задевал его по лицу. Янгред и Инельхалль наблюдали за этим с видом умилённых родителей, подаривших своему чаду удачный подарок.

– Видно, она тоже пойдёт с нами, – задумчиво произнёс Янгред.

– Не со мной. – Хельмо поднял руку и всё же провел по гладкой короткой шёрстке. Кошка тут же села и задрала голову, жмурясь – Если я не могу позаботиться о людях, то…

– Это собственность Бума, он за ней и присмотрит. – Янгред оборвал его прежде, чем прозвучало бы то горькое, что рвалось с губ. – А ты… ну, просто назови её. Как-нибудь. Всё-таки местное животное.

Хельмо невольно улыбнулся, даже не понял, в какой миг. Как бы глупо всё ни выглядело, эти двое просто делали всё возможное, чтобы его, Хельмо… оживить? Чтобы дать понять, что не держат зла, что, как бы чудовищно он ни ошибся, они рядом. Она, несущая солнечное знамя. Он, не давший упасть на колени. А имя…

– Ринара, – тихо сказал Хельмо. Он не думал ни секунды.

Янгред улыбнулся.

– Так и знал. – Он подмигнул Инельхалль. – Могли и сразу пойти есть.

Она толкнула его, но Хельмо рассмеялся. Смех вдруг не отозвался прежней болью, даже получился глубокий незатруднённый вздох.

На этот раз Бум не схватил кошку за шкирку, а вежливо тронул её лапой, будто намекая, что пора и честь знать. Ринара, выскользнув из-под руки Хельмо, грациозно запрыгнула псу на спину и там разлеглась. Хвост продолжал мотаться, блестели в полумраке голубые глаза.

– Привыкли уже, – хохотнул Янгред. – Он её так весь путь сюда тащил!

– Прямо муж с женой, – задумчиво, даже мечтательно сказала Инельхалль.

Янгред тут же красноречиво на неё покосился и отпустил замечание:

– Тебе на загривке у Хайранга не покататься! Ты, мне кажется, толще него!

Инельхалль на него шикнула, и Хельмо понял, что всё ещё улыбается. Неужели тревога за него наконец хоть немного сгладила острые углы меж этими двоими? Казалось, именно так. Удивительно поворачивается порой судьба, как умещает и жестокость, и мудрость?..

Инельхалль ушла первой и забрала с собой зверей. Янгред задержался, спросил ещё раз про ужин, и Хельмо снова отказался. Ему стало действительно лучше, но ни есть, ни разговаривать по-прежнему не хотелось. Янгред сдался.

– Тогда постарайся отдохнуть, – напутствовал он, уходя. – Это сейчас нужнее прочего. Ты по-прежнему ведёшь всех нас.

Хельмо опять лежал спиной ко всем. Незаметно он сжал кулаки.

– Если так пойдёт дальше, если я настолько глуп, то скоро мне некого будет вести.

Янгред вздохнул. Хельмо отчётливо услышал слова, сказанные уже не шёпотом – громче, отчетливее, словно так, чтобы их слышали невидимые боги или тени.

– Кто-то обязательно останется. И я тоже. Слово чести.

Хельмо не знал, заслуживает ли такого обещания. Скорее всего, не заслуживал и никогда не заслужит. Но сейчас оно помогло дышать чуть глубже.

Вскоре он уснул.

Было непривычно отдыхать в подобном месте – под надёжной крышей, в богатой комнате, где в приоткрытое изразцовое окно прилетают свет и ветер. Взгляд Янгреда, редко на чём-либо задерживаясь, скользил по витиеватому узору сосновых стен, по добротной резной мебели, по ликам Хийаро, светлевшим во всех четырёх углах и убранным в золотые оклады. Колебались от сквозняка белые кисейные занавески – будто дышали.

Басилия сдалась, умылась кровью и смолкла, а в солнечном воздухе её ещё кружились кое-где отблёскивающие сталью перья. Здесь не осталось ни одного вражьего солдата, и в храмах сейчас молились, благодаря за это. Туда стёкся почти весь народ, многие из армии, в том числе отправился на службу Хельмо. Поэтому было так безмолвно на улицах, на площадях, во дворах. Полки отдыхали в пронизывающей, сонной, казалось бы, безмятежной тишине отгремевшей битвы. Но для Янгреда тишина не была безмятежной. В ней он слышал свои слова, сказанные в другом месте, в другой день, совсем недавно. И так опрометчиво.

«Слово чести».

Он попросил Хельмо зайти к нему после молебна – и тщетно готовился к разговору уже битый час. Он не смог ни поспать, ни написать письма, которые и так откладывал, а вскоре обнаружил себя меряющим шагами просторную комнату, по бесконечному кругу. Он понимал: просто не будет. Разговор казался тем отвратительнее, чем отчётливее представлялся. Конечно, существовала крохотная надежда, что говорить не придётся, но Янгред, предпочитавший мыслить здраво, отказал себе в ней заранее. Пытался отказать.