Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

Сивиллус взял лист и, размашисто написав обращение к детям, – имя Лусиль первым, чтобы порадовалась, – начал выводить формальные напутствия, перемежая их с рассказами о скучных событиях при дворе. Он писал и представлял её – невысокую, но гармонично сложенную, златовласую, синеокую. Прекрасно видел, как она гарцует на кобыле, красуясь перед войском. Ему действительно чрезвычайно с ней повезло: Лусиль сочетала в себе именно те наивные обломки вековой истории, которые так подкупали и простой люд, и даже тех, кто выше. Лусиль была бойка, обаятельна и наделена живым умом. Идеальная царевна. Идеальная королевна. А королева?.. Да, пожалуй. Не была бы ещё бесприданница. Но как раз это она и пытается исправить, и, если исправит, приданое будет великолепное. Правда, если вдруг всё окажется не так, как видится, с Лусиль вскоре случится неприятность: Злато-Птица выклюет ей глаза и раздерёт когтями глотку. Тварь не подпускает кого попало, всяких самозванцев. А Лусиль может всё-таки оказаться самозванкой, кто её знает. Сивиллус не видел никого из приплода Вайго, не пришлось, зато знал, что в дворцовом тереме – среди нянечек, дружинников, царской дворни – жило немало златовласых и голубоглазых. В древности многие имперцы были такими. Сейчас эта кровь пусть смешалась с грязью, но уцелела, особенно в столице. Так что не вызнать уже, чья Лусиль дочь. Знала бы она сама – многое бы было проще.

Увы, осталось только ждать. Вернётся ли девчонка царевной или мёртвой, третьего она для себя всё равно не видела. Сивиллус тоже склонялся к этому, но не мог решить, что устроит его больше. Всё-таки слишком Влади сходил по ней с ума, как начал мальчишкой, так и не перестал. И не отказать было: единственный ребёнок. А потом и сам… сам ведь тоже по-своему привязался, старый дурак. Как мог.

Конечно, и Влади, и солнечный народ будут в ужасе, если девочка погибнет. И самому сложно будет смириться. Но как-нибудь уж удастся уверить всех, что виноват Гнилой Хинсдро, попутавший птице разум. А там и деваться некуда, земли-то уже у Осфолата под пятой… Земли. Купленные кровью. Кровью… дочери? Сивиллус вздохнул и пробурчал:

– Пусть всё обойдётся.

Он едва не добавил «как-нибудь». Но «как-нибудь» не было его любимым словом. Он предпочитал определённые местоимения, так как неизменно знал, что делать.

Вот только не сейчас.

«Я всем сердцем скучаю по вам, дети. Возвращайтесь поскорее. С любовью, ваш отец».

Прибавив последнее, вполне искренне, Сивиллус задумчиво усмехнулся и начал запечатывать письмо. Можно было надеяться, что доставят его уже в покорённый Ас-Ковант.

В прорезях нависших веток синело ночное небо. Хельмо вглядывался в сверкающие точки, но не мог сложить знакомые созвездия. Время от времени он вспоминал: « Однажды Иларван увидел падающую звезду…» Но все звёзды были неподвижны, лишь безмятежно подмигивали. Хельмо повернулся на бок и закрыл глаза.

«Янгред.

Как ты и просил, пишу, пока могу застать тебя в Инаде или по пути к ней; надеюсь, ваши корабли ещё не отбыли.

Всё идёт хорошо. Осада с Озинары снята. Завтра выступаем на столицу. Путь должен быть спокойным, мне уже доложено, что под Ас-Ковантом с нами соединятся части Первого ополчения. Вместе мы прорвём оцепление и после этого погоним Самозванку прочь, уже по-настоящему, без пощады – как в Басилии.

Благодарю за здравую мысль заплатить причитающуюся половину хотя бы части солдат – самым верным – и взять их с собой. Настроения в той твоей тысяче разительно переменились к лучшему, впрочем, я ни в коей мере не упрекаю их в меркантильности. Это правильно, речь ведь о наёмниках, как ты и напомнил. И мне всё это только на руку. Могу полагать, тебе тоже, ведь ваше участие в финальных военных действиях ставит под вопрос пересмотр договора. Подумав, я и вовсе решил настаивать на сохранении большинства условий. Твои солдаты сыграли сегодня значимую роль. Не буду повторять, какую роль сыграл прежде ты.

Последнее. Хайранг. Определённо, он заслуживает отдельных слов благодарности; возможно, это повлияет на его продвижение по вашей службе. Его помощь бесценна. Он продолжает обучать ратников, и это даёт плоды. У него дар наставника, совсем как у Грайно Грозного, хотя нравом они ничуть не похожи. Не говоря о том, как он покладист и разумен. Я рад, что из всех командующих именно он остался со мной.

Надеюсь, ваш путь спокоен. Надеюсь – и верю – что вы не причиняете никому вреда, впрочем, я бы об этом уже знал. Ещё раз благодарю за твоё благоразумие, да и за всё прочее, и прощаюсь. Счастливой дороги по морю, надеюсь, как можно больше раненых вы довезёте до Пустоши живыми.

Берегите себя. Я никогда вас не забуду. Тёплый привет Инельхалль.

Хельмо»

Отправлено на закате. Правдивое по содержанию, но насквозь неискреннее письмо, такое показательно отчуждённое, что наверняка Янгред рассмеётся. Зато вряд ли о чём-то и догадается.

Ему и не нужно знать, что, по данным дальней разведки, Самозванка собрала уже почти двадцать тысяч человек. Не нужно знать, что части Первого ополчения измотаны, практически обезглавлены, да и рядовой их состав сильно поредел. Не нужно знать, что два дня назад от дяди пришло дышащее гневом письмо, в котором он даже не молил племянника торопиться, а лишь спрашивал, ждать ли его вообще. И точно Янгреду не нужно знать, что всё время, когда не должен что-либо делать и не во что уйти мыслями, Хельмо прощается с жизнью.

Почти не было шансов снять осаду – он это понимал. Сегодняшнее сражение лишило его шести мортир и почти трёхсот человек, а пустота внутри лишала и воли. Даже яркий закат на куполах храмов не придал ему сил. Сияние напоминало размазанную кровь. А зычные, красивые певучие голоса монахов, пусть восхваляли свободу и храбрость воинов, походили на вой. Монахи были совсем худые, осунувшиеся, лихорадочно сверкали их запавшие глаза. Слишком долго они сражались, осталось их мало – в основном, самые старые; молодёжь почти всю перебили, многих сожрали людоеды. Хельмо не выдержал службу в главном храме. Он вышел на середине какого-то псалма.

Он даже не остался ночевать в монастыре, хотя ему щедро предлагали келью, где останавливались обыкновенно государь с семейством. Он предпочёл вернуться за ворота, туда, где хотя бы сейчас мог побыть один.

– Пустишь к костерку?

Два запылённых сапога оказались точно напротив. К квадратному носу левого прилипло нежно-серое окровавленное пёрышко. Поморщившись, Хельмо скользнул взглядом выше и увидел Чёрного Пса.

– Хорошо у тебя горит, у Чёрного Пса-то с сухопутным огнём не вяжется. Ненадолго я.

Хельмо невольно подметил: в речи целых два местоимения, смягчился акцент. Пират постепенно перенимал солнечный язык у тех, с кем путешествовал. Понимать его становилось проще.