Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

– Да, я рад. Оставайся, – позволил Хельмо, покривив душой: рад он не был, впрочем, не обрадовался бы и кому-либо другому. Но особо и не возражал.

Чёрный Пёс присел к огню. Тот действительно трещал бодро, хотя Хельмо совсем про него забыл, давно не подбрасывал щепок. Ему было холодно вовсе не от сырости ночи, и вряд ли от такого холода хоть что-то бы спасло.

– Славно сегодня повоевали. Хороший из тебя командир.

Хельмо с усилием приподнялся, сел. Пират цепко вглядывался в него чёрными чужеземными глазищами, теребя толстый верёвочный браслет на запястье. Казалось, слова были искренними, не попыткой подольститься. Хельмо улыбнулся, но возразил:

– А вышло бы опрокинуть врага, если бы сами озинарцы не вдарили из-за стен? Полумёртвые, изморенные, а всё равно помогли. Я же…

– Увидели – ты идёшь. И воспрянули. За этим ведь нужен капитан. Команду воодушевлять – первее прочих дел. Первее даже честной делёжки добычи.

Хельмо вспомнил: старые и юные служители в ризах, с клинками – простыми, одинаково грубо выкованными в единственной озинарской кузнице. Вспомнил: в воздухе – тени воинов-защитников с крыльями – каким-то изобретением местных умельцев. На этих крыльях, то ли из плотной бумаги, то ли из тонко выделанной прочной кожи, летали самые тощие, самые лёгкие, с почти прозрачными руками, лицами, рёбрами, – видно, те, кто отдавал другим свои пайки. Потом, когда всё закончилось, когда выжившие спустились с неба, Хельмо посмотрел каждому в глаза, и из тех глаз тоже глянула на него близящаяся погибель.

– Нет, – чуть резче, чем хотел, выпалил он.

– Чего «нет»? – Чёрный Пёс прищурился.

– Капитан без хорошей команды – никто.

– Тоже правда, – покладисто согласился пират. – Разве же спорю?

Они замолчали. Хельмо подумал, что надо бы выпить воды, в горле совсем пересохло. Он полез в дорожную сумку, нашёл флягу, потом – свою деревянную чашу. Одновременно пальцы задели что-то твёрдое, холодное; блеснул округлый обод. Хельмо вздохнул и затолкал иноземный алюминиевый кубок подальше, убрал и свою чашу. Пить расхотелось.

– Чахнешь ты что-то и сохнешь, победе не рад. Нехорошо.

Хельмо не ответил, но и не потупился. Он через силу улыбнулся и заговорил о другом.

– Не надумал повернуть, как ещё под Басилией сделали некоторые ваши? Сегодня была удачная битва, но дальше… людей у Самозванки много. Очень. Полчища.

– Знаешь же. – Пират махнул левой рукой, изувеченной, но всё равно огромной, – Чёрный Пёс не за побрякушки воюет. И доползёт до царева дворца, до пташки , один или с тобою – плевать. Не пробуй Чёрного Пса гнать, Хельмо, подохнет – так подохнет. Да и… – сквозь бороду пират улыбнулся с внезапной теплотой, – главное-то Чёрный Пёс помнит. Главное, чтоб тебя не бросить. Обещания держишь. Всегда.

Хельмо вздрогнул. Только сквернее стало от решительных этих слов из уст отпетого головореза, почему-то доверявшего ему свою просоленную шкуру. Тоже доверявшего. И пусть это обещание было исполнить куда легче, лишь бы дойти до дяди, но…

– Не всегда, Чёрный Пёс, – прошептал Хельмо. – Увы. Но тебя не подведу.

Пират снова въедливо на него глянул и повторил:

– Чахнешь и сохнешь. Брось это. Всё обойдётся.

– Я сделаю всё, что обязан, и ничто этому не помешает. – Хельмо сжал губы. – Давай оставим лишнее.

Снова они замолкли. В отдалении раздался нежный колокольный звон.

– Отпевают погибших? – спросил Чёрный Пёс. – Красиво подвывают…

Хельмо бездумно кивнул. Пират, почесав затылок, вдруг заявил:

– А забавно… похож ты. На второго, рыжего капитана, ушедшего своей дорогой. Ну совсем будто братья, одной крови. Или «одного неба», как верит госпожа.

Хельмо снова лёг, закутываясь в плащ плотнее. По-прежнему знобило, да и вообще самочувствие и настроение становились всё сквернее. Не то от самого упоминания Янгреда, не то оттого, как ожил в памяти последний разговор, а с ним осознание: оба они – «братья» – поступили взаимно бесчестно . Даже не сказать уже, глядя, сколько положено жизней, чья бесчестность страшнее – обманувшего или бросившего на полпути. И хоть были причины и для вранья, и для предательства, легче ли?

– Нет. Не похож.

– И ещё… на этого, наверное. Другого. – Чёрный Пёс точно его не слышал. – На брата госпожи.

– Брата?..

Хельмо не сразу сообразил, о ком речь, – слишком туманился рассудок. А когда сообразил, в груди закололо. И до спрятанного добрались, тронули грязными пальцами.

– Грайно Грозного? Нет. На него я не похож тем более. Он всех мог бы уберечь.

– А себя-то не уберёг, говорят. Госпожа, случалось, плакала. Оттого, что умер, да ещё и непонятно где захоронен…

– Это что, будило в тебе ревность?

Хельмо не знал, зачем спросил именно так. Впрочем, к нему лезли в душу с насмешливо-сочувственным «чахнешь», почему не отплатить? Настроение всё портилось: вдруг вспомнилось недавнее письмо, а точнее, целый абзац о Хайранге, с которым Хельмо на самом деле тяжело было даже говорить. Он не знал, но подозревал: разумный и добрый лис не просто так лезет из кожи вон, уча рекрутов, не просто так не садится есть за общий стол и постоянно отводит глаза. Поначалу думалось: тоскует по Инельхалль, но потом пришли другие догадки: искупает что-то. Видно, с Хайрангом тоже связаны были волнения в ещё единой армии. Разлад. Будущее, точнее, его отсутствие.

– Нет, – ровно отозвался Чёрный Пёс. – Связь госпожи и Грозного была другой. Знаешь, на море – в крепко сколоченной команде – тоже зовут друг друга «братья», «сёстры». Но это значит куда больше. Многое…

И он многозначительно замолчал. Хельмо кивнул, в который раз удивляясь невольно, как же может существовать язык, где нет слова «любовь»? Что вообще может быть без любви, семейной ли, дружеской, к верному коню, дому или Богу? Снова тихо запели храмовые колокола. Хельмо, вглядываясь в пламя, попросил зачем-то:

– Расскажи мне… а как у вас хоронят мертвецов?

Пират покосился на него теперь с удивлением.

– Хороши ли такие разговоры к ночи?

– Я не буду спать, мне неважно.

Теперь даже в том, как Чёрный Пёс оглаживал бороду, был тревожный упрёк. «Чахнешь», – снова прочиталось в глазах, полуприкрытых тяжёлыми веками. Но пират этого не произнёс, видимо, пожалев, а только пожал плечами.

– Нечего особо рассказать. Если человек хороший, сжигаем и развеиваем прах над водой, выбрав время, когда ветер дует к его родине. А если плохой и труп свеженький, пускаем кровь да сбрасываем акулам. Пусть лакомятся. Душа-то после этого тоже не соберётся, не вернётся, вся в клочки. Не только тело.

Какой дикий обычай. Но кто такой Хельмо, чтоб судить? Для большинства союзников – тоже дикарь. А теперь ещё и дикарь, не держащий слово.