Екатерина Звонцова - Серебряная клятва [litres]

– И люблю, – глухо сказал он, понимая: не может иначе. Элия вздрогнула и шумно вздохнула. – Хорошо. Конечно. Если что-то случится, я его выращу. И не оставлю. Всё равно у меня самого… – он криво усмехнулся, – как ты заметила, действительно нет жизни кроме думной. Я-то поизбирательнее буду, с кем попало не…

Сестра стукнула его по спине, довольно сильно, и он махнул рукой. В конце концов, к чему бранить Ксильро? Да, не ладили в детстве, да, Ксильро одного поля ягода с Грайно и царём, но не поспорить ведь: любит сестру. И сына, кажется, любит, с рук всё не спускает…

– Спасибо, – тихо сказала Элия, и они вскоре вернулись на пир.

А уже через несколько месяцев Хинсдро пришли вести.

Было несложно всё-таки его полюбить. Проще, чем Хинсдро думал, ведь от сестрицы Хельмо достались только серые глазищи, а от Ксильро – только буйные светлые кудри и тонкий овал лица. Живой нрав и интерес к военному делу тоже достались, но в остальном… В остальном это было будто бы совсем чужое существо – незлобивое, ласковое и… чистое, удивительно честное. Проблемы от Хельмо бывали, только когда при нём кого-то обижали или когда ему взбредала в голову какая-нибудь излишне смелая идея. Он не дерзил. Не заводил плохих друзей. Тянулся к знаниям. В ранние годы Хинсдро порой казалось, будто это… нет, конечно, нет, но будто это его сын – чуть лучше, чуть храбрее, чуть в другую сторону глядящий, – но его родное продолжение. Может, это от одиночества, может, от тоски – он крепко хватался за эту ложь.

А потом о дружеском должке вспомнил Грайно. И пришёл. Чтобы снова всё испортить.

Будь. Он. Проклят.

Снедаемый совсем уже мрачными мыслями, Хинсдро приказал всё готовить к пиру и празднику и надолго затворился в своих покоях.

С высоким криком из Охотничьей башни дворцового терема вылетел сокол, росчерком прорезал небо, описал круг. Позднее время выбрал для охоты – так подумал Хельмо, провожая птицу взглядом. Против закатного солнца она быстро превратилась в угольный силуэт и так же быстро сгинула из мыслей.

Янгред был там, где Хельмо и ждал найти его: развалился на крыше, блаженно, по-кошачьи щурился. Он часто выбирался сюда, в комнатах ему не сиделось. Хельмо пошёл навстречу. По черепице он шагал осторожно, всякий раз опасаясь поскользнуться. Даже в детстве высоко лазать не было его любимым развлечением, как он ни пытался преодолеть этот страх, раз за разом навещая монаха-звонаря на маяке.

Родительский терем Хельмо занял в четырнадцать: дядя сократил законный срок наследования на год. Терем не примыкал к дворцовому, но стоял на одной с ним территории – Царёвом дворе. По сути двор был как маленький городок в городе; здесь жило большинство думных бояр, послов и воевод, а сразу за высокой оградой – стрельцы.

Хельмо не жаловал свой дом, запущенный после ранней гибели прежних хозяев. Единственное, что примирило его с наследством, – настойчивость дяди. «Уже мужаешь. А ну как женишься? Куда жену приведёшь? Давай-давай, обживайся заранее. Что за дом без человека? И что за человек без дома?»

Он не хотел переезжать и, даже переехав, не устроился по-настоящему. Из родительской дворни никого не осталось, новой он не взял. Хельмо просто не бывал тут, старался чаще уходить в походы или бывать у приятелей: благо, воеводы и ратники были довольно дружны, пиры и охоты устраивали часто. Всякий раз, возвращаясь, Хельмо встречал укоряющий взор тёмных окон. Дом горестно вздыхал, стоило шагнуть на крыльцо. Тосковал. Обижался. «За что меня не любишь, хозяин?» Дядя был прав: ну что за дом без человека?

Теперь всё слегка ожило. Хельмо наконец-то рад был сюда вернуться: больно изнуряющий выдался поход. К тому же он смог предложить кров Янгреду, Инельхалль и Хайрангу, взял и зверей. Было пока непонятно, кто и насколько задержится, получится ли задуманное. Но, так или иначе, в компании было здорово; за день удалось вымести сор, вымыть окна и вернуть в терем подобие уюта, в первый же вечер закатить пирушку для своих. И даже неприкрытые милования двух молодожёнов не так чтобы смущали. Хельмо отвёл им самые дальние, уединённые комнаты для гостей; Янгреду же – родительские покои.

– А я думаю, где же тебя носит.

Янгред повернулся ещё до того, как Хельмо поравнялся с ним, и глянул с тревогой. Делая вид, что не замечает этого, Хельмо сел рядом, поставил в ногах глиняный кувшин, затем – деревянные чаши и поудобнее устроился.

– Я не просто так. Кое-что принёс.

Выдернув из кувшина пробку, Хельмо разлил по чашам прозрачный золотистый напиток. Там заискрилось солнце. Янгред заинтересовался, сел попрямее.

– Что в этот раз?

– Медовуха. Наконец завезли на наш рынок. Значит, город совсем ожил.

Янгред взял ближнюю чашу и принюхался.

– Занятно. Вы что, во всё добавляете мёд? Так жизнь слаще?

Хельмо усмехнулся.

– Я слышу зависть человека, у которого дома нет пчёл!

– Ничего, будут, – откликнулся Янгред и коснулся его кубка своим. – Ну, за тебя.

– За тебя, – повторил Хельмо, прежде чем сделать глоток. Оба замолчали на какое-то время, глядя на алеющее небо.

Огненные стояли в Ас-Кованте шестой день. Их тепло встретили, проявив, – пусть они были иноземцами-язычниками, – удивительное доверие. Бедные и богатые открыли воинам двери для ночлега; в конце концов оказалось, что желающих приютить героев больше, чем самих героев: у местных ратников ведь были свои жилища, куда они тоже звали боевых товарищей. Никому не пришлось разбивать лагерь под стенами, каждому нашёлся дом. Особенно, конечно, многим хотелось заполучить в гости эриго, но почти весь женский легион поселился с алыми монахинями при монастырях и Шести Братьях.

Дядя отдал флигель своего терема командному составу Свергенхайма: там жили Дорэн, Дэмциг, Лафанцер и ещё с дюжину офицеров пониже. А вот Янгред отказался ещё до того, как его позвал Хельмо; Хайранг тоже. Оба оправдались тем, что не привыкли к «царской роскоши» и хотят отдохнуть от большого количества народу вокруг. Хельмо не сомневался: не всем этот отказ понравился, а отговорка про «роскошь» вряд ли убедила, учитывая знатное происхождение обоих. И это его беспокоило.

Дядя был приветлив с гостями. В первый же день в их честь он устроил пиршество, а Янгреда и Хельмо посадил вблизи себя, потеснив бояр и даже Тсино. В городе, оправлявшемся от осады, всё налаживалось, стол ломился от яств и напитков. Хинсдро старался впечатлить иноземцев, ничего не жалел. Огненные в свою очередь как должное принимали и это, и подношения вроде колец, мехов, оружия; Инельхалль с удовольствием расхаживала в жемчугах, расшитом птицами платье и сделанном специально для неё кокошнике. Опять же, подаркам радовались все, кроме Янгреда, которого прельстили лишь искусная, но всё равно скромная деревянная чаша с яшмой и гравированные серебром боевые наручи. Всё это подарили ему главы ремесленных слобод, лично от царя же он не принял ничего – ни лошадей, ни кинжалов, ни украшений. Это тревожило ещё больше.