Питер Маклин - Костяной капеллан [litres]

– Томас Благ! – рявкнул он. Я обернулся, и добрая половина из двух сотен гостей тоже повернула головы.

Похоже, именно тогда Роган задумался, не промахнулся ли он в расчётах.

– Капитан Роган, моё почтение, – сказал я. – Вы пришли пожелать нам долгой и счастливой семейной жизни?

– Я пришёл тебя арестовывать, – сказал он. – И сейчас это уже не шутки.

– Хотите забрать меня проведать вдовушку, капитан? – я спросил тихо, но в неожиданно наступившей тишине мой голос прозвучал очень отчётливо. – По какому же это обвинению?

– По какому обвинению? – брызнул слюной Роган. – Пол-Колёс в огне, чёрт возьми! С применением взрывчатки, огненного камня и одним богам только известно, скольких бочек с порохом. Целые улицы смело с лица земли! Не потерплю такого, уж точно не у себя в городе!

– Уверен, что не потерпите, капитан, – говорю я. – Вот только сегодня я провёл весь день на собственной свадьбе в Великом храме всех богов. Служил его преподобие отец Гудман, а все родные и друзья были там со мной, и каждый вам это подтвердит. Все без исключения. Благочестивые к этому ужасному происшествию не имеют ни малейшего касательства, могу вас уверить. Все были у меня на свадьбе.

У капитана Рогана десять гвардейцев, а у меня пол-Вонища, и ему не доказать ровным счётом ни хрена. Все уже порядком навеселе и в праздничном настроении, но пьяная толпа такого размера очень быстро может озвереть, а озверев, легко может и взбунтоваться. Я знал: никто не станет спокойно смотреть, как их князя заковывают в цепи. Вообще никто. Капитан Роган тоже это понимал.

– Когда-нибудь, Благ, – сказал он. – Когда-нибудь я тебе за это покажу.

– Может, за что-нибудь другое, капитан, но уж точно не за это, – заверил я. В толпе расхохотались и недобро стали коситься на гвардейцев. Наконец Роган вспомнил, что всё-таки умеет считать, и приказал своим ребятам отступать. Они развернулись и строем покинули харчевню, на улице им вслед понеслось улюлюканье, а Эйльса глянула на меня с одобрением. Я поднял стакан и пригласил Йохана продолжать речь.

С тех пор я больше не видел капитана Ларна с его людьми, но бригада армейских сапёров сослужила мне хорошую службу.

Въехали мы с Эйльсой в великолепный новый дом на следующий день, как муж и жена. Лука руководил разбором скарба – да не то чтобы мы оба много чего вывезли из харчевни. В этом не было нужды. Должно быть, Эйльса лично заставила Поля-портного и его подмастерье корпеть с утра до ночи – иначе откуда бы взялись горы нового платья, которое ожидало нас в спальнях по сундукам и шкафам? В двух спальнях, прошу заметить. Смежных, ясное дело, – для видимости, но одно ложе делить мы не будем. Это меня не удивило, и, сказать по правде, даже не расстроило. Эйльса умница и красавица, в её обществе приятно находиться, когда она сама считает нужным, однако я её всё так же не знаю. Я всё ещё чувствую… что-то такое я к ней вроде как чувствую, но сложно сказать, что именно. Уважение, рискну предположить. Восхищение тоже, не скрою, но это восхищение такого рода, которое испытываешь при виде львицы в бродячем зверинце. Восторгаешься силой и грацией львицы – это да, но никто в здравом уме не согласится с ней переспать! Вспомнились мои мысли о том, что у Эйльсы – беспощадность настоящего дельца, да как меня это тогда восхитило, но это нечто большее, нежели просто деловая хватка. Намного большее. Атаковать Колёса задумала она, и сделать так, чтобы сроки совпали со временем нашей женитьбы, – догадалась тоже она.

Капитан Ларн и его ребята были прямо-таки беспощадны в своей работоспособности. И впрямь – кадровые офицеры. Я в этом убедился, даже не успев ещё произнести свадебную клятву. Теперь Колёса превратились в выжженный чёрный пустырь. Понятия не имею, сколько человек полегло от взрывов и пожара, который за ними последовал, но несомненно – их было множество. Слишком уж много, как по мне. Целью взрывов были мануфактуры и торговые заведения, к тому же в Божий день в этих зданиях должно бы быть пусто.

При всём при том огонь быстро распространился по городу из оштукатуренного дерева, а такова большая часть Эллинбурга – даже под конец зимы. На такое ни один делец не пошёл бы. Список жертв нашей свадьбы был просто умопомрачительный.

Предыдущей ночью я наконец остался с Эйльсой наедине, после того как затихло гулянье, а мы отбыли наверх – для видимости, якобы для первой брачной ночи. Как только дверь за нами закрылась, Эйльса лишь улыбнулась:

– Сканийцы, надо полагать, потерпели знатный ущерб.

Допускаю – вероятно, потерпели, но не такой тяжкий, как жители Колёс. Кишкорезов стёрло подчистую, как донесли осведомители Луки, и это здорово, но бойня оказалась на порядок кровавее, чем я себе представлял. Благочестивые – деловые люди, а ты превратил их в солдат. Вспомнились мне слова моей тётушки – и ведь она права. А когда понадобились спецы, понадобились боеприпасы, которым не место за пределами армии, нашлись и настоящие солдаты и применили вооружение. Это уже не дело, понял я. Это по-прежнему война, только скрытая война.

Я наблюдал, как Эйльса в изящном новом платье снуёт по новому дому, отдаёт приказы новым слугам – словно нет у неё других забот, и, сказать по совести, слава Госпоже, что ночью мы не разделим брачное ложе. Было время, думал я, что влюбляюсь в Эйльсу, но сейчас ясно – я ошибался. Если мы не сможем остановить вражеское проникновение – будет новая война, и в ней мы проиграем. Будет новый Абингон, прямо здесь, у нас на родине. Так мне сказала Эйльса, и тогда эти речи склонили меня на её сторону, но при мысли, как этим утром выглядят Колёса, невольно возникает вопрос: а не я ли сам в итоге и принёс сюда Абингон? Я писал: это мои улицы, мой народ, не допущу вместо них дымящихся развалин и гниющих трупов, какие остались после нас на юге.

Возможно, Вонище я от подобной участи уберёг, но, похоже, только ценой Колёс. Я сам принёс на Колёса кошмары Абингона, исполняя волю короны. Нет, поразмыслив хорошенько, я понял, что вряд ли захочу когда-либо в жизни переспать со львицей. Вот совсем что-то не хочется.

Поздно вечером, отужинав и распустив большую часть слуг по домам, мы сидели с Эйльсой у нас в гостиной. Она по непонятной для меня причине назвала её «салоном», и, по-видимому, мне тоже полагалось так её называть. Сало я, сказать по совести, терпеть ненавижу, а потому лишь тешил себя надеждой, что жрать его в гостиной меня заставлять не будут.

В камине уютно потрескивал огонь, и мы вели непринуждённую беседу обо всём и ни о чём, покуда я прихлёбывал брагу, а она трудилась над какой-то вышивкой. Во всём доме стояла тишина, и оказалось, что я уже соскучился по шуму и грубоватому товариществу харчевни.