Сергей Игнатьев - Зеркало воды [сборник litres]

Теперь предстоит подохнуть в прямой видимости города своих детских грез. Ирония, в корень ее ядрить. В том самом городе, где высаживался десант генералиссимуса Сирена-Ордулака, князя Буконийского, графа Хиризтанского, Легендарного и Непобедимого. Все эти его гренадеры и мушкетеры и драгуны с казаками.

В Каяррате были сразу три чуда света – Маяк Похититель Солнца, Библиотека Викитолиса и Пирамида Завета. Но контр-адмирал фон Корне (напудренный парик, треуголка, золотая шпага) осмотрев место высадки со своего флагмана через подзорную трубу, бросил крылатую фразу «Мне нужен обзор!» Артиллеристы взяли под козырек, обстрел продолжался трое суток, обзор значительно улучшился, а каярратские чудеса превратились в живописные руины, растиражированные впоследствии на миллионах открыток. Легендарный город-призрак грудился по берегам мутной желтой речки, выставив иглы минаретов. Скопище причудливых многоэтажных построек, стилистика всех минувших эпох, и расползался от него в обе стороны – в пустыню – глинобитными хибарами, выжженными солнцем площадями, уставленными пестрыми рыночными палатками и торчащими то тут, то там пучками блеклых пальм и кактусов, именовавшимися в довоенных буклетах Легендарными Каярратскими Садами (Четвертым Каярратским Чудом). Все это продолжалось сотни лет, а потом этот гребаный полковник Файдал Аль-Гассейни решил плеснуть немного маслица на сковородку, урвать от пирога, угодив и вашим и нашим, и две супердержавы сделали на него ставку, и оба высочайших монарха решили, что эта новая подружка первым даст именно ему. А потом у Файдала все пошло наперекосяк, а потом нас подняли по тревоге, а потом в Каяррат вошли джаферы. Но мы все равно успели первыми. Мы успели первыми, но это не отменяло того факта, что теперь мы, дружок мой Ибис, в полной заднице…»

Мы с Ибисом сидим во флюговской пивной «Оркел Жуковице».

Подвальный этаж утопает в клубах табачного дыма. Со стороны кухни несет тушеной капустой. Радиоточки по углам зала на трех частотах ведут репортажи со скачек на Каян-Булатовском Гипподроме, забегов Т-варей на Визардовых болотах и рубберского Чемпионата по хедболу в Линьеже. Смутные личности в потертых пиджаках сопровождают истерические выкрики комментаторов возгласами радости и отчаяния, со звоном сдвигают кружки и брякают ими по дощатым столам.

Ибис самый спокойный, самый нормальный из моих приятелей. Знакомы с ним чертову прорву лет, с тех легендарных времен, которые я, хотелось бы верить, вполне успешно забыл. Ему в моем гребаном романе отведена значительная роль.

У Ибиса совершенно невозмутимый вид. Пенистый, отдающий кислятиной «оркел» он цедит с таким же выражением лица, с каким, наверное, пьют чай на приеме у итхинской королевы.

– Как идут дела?

– Дела не идут, – говорит Ибис. – Дела стоят.

Он заведует рекламой в «Гаймен & Притчетт», сети магазинов модной мужской одежды, поэтому одет, как истинный денди.

– Недавно виделся с Региной.

– И как?

– Никак.

– Ясно…

Молчим, тянем пиво, слушаем бормотание комментаторов. Я закуриваю сигарету.

– Есть вести от Кауперманна?

– Никаких.

– Все «вращается в кабинетах», а? Небось, далеко пойдет.

– Кто его знает. Может, плюнул на все и загорает на пляже где-нибудь в Ливадане и тянет коктейль через соломинку. Он всегда был замороченным парнем, наш Кауперманн. Себе на уме.

– Это точно.

С Ибисом мы можем говорить о чем угодно, но иногда хочется просто помолчать. Когда знаешь, что собеседник понимает тебя без слов.

– Ты не думал о том, чтобы уехать отсюда? – хмуро глядя в глубину зала, говорит Ибис.

Отпив из кружки, я недоуменно переспрашиваю:

– Уехать из Яр-Инфернополиса?

– Да.

– Как-то даже не задумывался…

– Я бы хотел свалить отсюда, Фенхель. Уехать туда, где жизнь, понимаешь? Что-то такое… Не знаю как сказать, настоящее. Солнце и… Может быть, море… Что-то реальное, яркое…

Он тихо смеется.

Я неуверенно пожимаю плечами.

– Все это вздор, – говорит Ибис, поднимая бокал. – Давай выпьем за то, что нам удалось выбраться живыми из того дерьмища, через которое нам с тобой посчастливилось пройти.

Мы пьем, не чокаясь.

Я думаю над его словами. Уехать… но куда? И зачем?

Мечты. Его рекламные рисунки, все эти буклеты- приветы, плакаты и витрины… Ведь собирался стать настоящим художником. И мой гребаный роман.

Нужны ли наши мечты кому-нибудь за пределами Города, если даже здесь на них нет спроса?

Олеся Клокендорф – дочь моего бывшего сослуживца, военврача нашего штаффеля.

Я почти не пишу о нем в своем гребаном романе. Не такой он был и интересный человек.

Только двух вещей про него я не понял.

Неразгаданные загадки:

Первое – как он умудрился оказаться в нашем тоттен-штаффеле? Каких военных богов прогневил он, тихий человек с собачьими бакенбардами, пенсне на сизом от пьянства носу и манерами доброго, ленивого гувернера. Когда-то, сто тысяч лет назад, в сказочном золотом детстве, у меня был такой воспитатель – воспоминания о нем сложились с воспоминаниями о Клокендорфе. Теперь кажется, что это был один человек.

Второе – за каким хреном, как ему только в голову взбрело переложить ответственность за свою драгоценную дочурку (безвременно ушедшая чахоточная мать, похожее на монашескую обитель Благотворительное Училище за счет Генштаба – полный набор для дешевого романа) на меня? Эти его слова перед смертью, сквозь кровавый кашель: «Фенхель, заклинаю, позаботься о моей дочке».

Да каким местом он, мать его, вообще думал?

Но отказать ему я не мог.

Я устроил Олесю секретаршей к одному своему старому приятелю – некрократу, чиновнику окружной Пожарной инспекции.

Эти ребята после всех тех метаморфоз, которые претерпевает их организм на государственной службе, не особенно склонны к романтическим отношениям.

Нет, в физическом смысле никаких проблем. Теоретически они могут разжиться кучей детишек и румяной женушкой-хозяюшкой или неделями не вылезать из борделей (и я знавал и тех, и других, а один даже совмещал обе ипостаси).

Но вот в эмоциональном смысле – что-то меняется кардинально.

Поэтому за добродетель своей «воспитанницы» я был спокоен.

По поводу ее «свободного времени» я тоже не беспокоился. Секретарша в окружной Пожаринспекции (тем более, под началом у некрократа) – эта не та работа, после которой остаются силы шляться по ночным клубам типа моего, и цеплять ребят типа меня.

Это та работа, после которой хочется придти в свою комнатушку в общежитии для госчиновников-людов (строгая вахтерша на входе, пропускной режим), бросить на пол портфель и завалиться спать, не снимая чулок, туфель и строгого делового костюма.