Сергей Игнатьев - Зеркало воды [сборник litres]

Мы с Олесей встречаемся в «Зугмильском Розане», что в переулке сразу за Площадью Архиличей и Костяным собором. Эта кофейня известна своей чопорностью, высокими ценами и псевдо-восточными интерьерами.

Само название отсылает к Зугмиле-Пеле, тот городок на дальнем востоке Вистирии, на самой границе с джаферами, в затяжных боях за который положили в свое время треть 1-го Ударного Куруманского корпуса.

Владельцам кафе об этом, наверное, невдомек. Но интерьеры их мне все равно нравятся. Я обращаю на такие вещи внимание – профессиональное чутье.

В любом случае, «Розан» – не место для романических свиданий. Здесь заключают сделки, обмываемые ведрами шампанского, крупные дельцы. Здесь знаменитости дают симпатичным журналисткам приватные интервью за бокалом шерри. Сюда ходят чопорные пары, чтобы отметить N-ный юбилей, а маститые академики чествуют своих лауреатов.

Никакой романтики. Все по-деловому.

Поэтому я и вожу сюда Олесю.

Мы говорим о литературе. Обсуждаем графа Парагорьева, пишущего в «Ладийское душемерцание» под прозрачным псевдонимом м-р Твин Пикс.

Его очерки блистательны и противоречивы, некрократическая цензура рвет его на части, он был официально отлучен четырьмя официальными церквями Империи, публика им восторгается. Настоящий властитель дум.

Я говорю, а сам смотрю на Олесю.

Она из тех девушек, для которых сложно подобрать какие-то другие эпитеты, кроме как «ангельской красоты». Пошло и избито, но она действительно похожа на ангела.

У нее волосы цвета платины, точеная фигурка, громадные голубые глаза с искорками насмешливой иронии и звонкий, совсем детский голосок.

В наших отношениях нет и намека на что-то большее, чем просто беседы. Для меня это важно.

Между нами грань, стеклянная стена, которую выстраиваю я сам. Это помогает мне. Я отвык общаться с такими девушками.

Но всякий раз меня волнует ее присутствие. Сам факт того, что я сижу с такой девушкой в кафе, что она слушает меня, прислушивается к моим словам…

Так не похожа на своего отца. Она кажется гостьей из другого мира. Может, спустилась сюда, в Яр-Инфернополис, с Млечного пути… Сюда, ко мне.

Приказываю себе не думать так.

Глаза ее светятся любопытством, но это не оловянные отблески любопытной домохозяйки, не похотливый глянец мальчишки-лифтера, заглядывающего за декольте роскошной дамы. В ее глазах чистая, открытая жажда знания, жажда нового.

Этой жаждой она, будто вампир, одаривает и меня.

– Парагорьев поражает меня, – говорю я увлеченно. – с самого детства. Громадные масштабы, движения войск, панорамы сражений…

Мы обсуждаем новый роман «Баталии Пир», исторический эпос, где переплетаются темы взаимоотношений аристократических родов Яра и Шнеебурга, ладийцев и адриумцев, фарлецийцев и флюгов, широчайшая панорама Винклопенских войн и нравов той поры.

– Почему же он так поступил с Ксенией? – спрашивает Олеся. – Она была легкая, чистая как мотылек. То есть, она и была мотыльком. Все первые три части. Ее полеты над отчим краем, прекрасные крылья и усики… А в конце? Дети, семья. Она становится маткой Роя… Земная основательная барыня! А где же тот легкий трепетный мотылек? Безвозвратно погиб. Это несправедливо.

– Быть может, это неизбежно для любой девушки… Для людей вообще. Может, это просто взросление?

Олеся смотрит на меня удивленно.

– Вы и правда так думаете? Мне кажется, это мужской взгляд. Взгляд собственника, мужа. Мужчины хотят запереть женщин в золотые клетки, прервать их полет. Превратить из мотыльков – в неповоротливых маток.

Олеся задумчиво молчит, добавляет:

– Я не хотела бы такой участи. Я хочу полета.

Меня захлестывает чувство ирреальности происходящего. Не знаю, что возразить.

– Знаете что, – говорит Олеся, и на губах ее вдруг расцветает улыбка. – Принесите мне еще что-нибудь того автора, у которого страшные истории? Этот руббер.

– Поэ?

– Да, он!

– Понравился вам?

– Очень, ведь у него так стра-ашно! – она смеется, показывая жемчужные зубки, и возле ее глаз пролегают крошечные складочки. – Он мне нравится даже больше, чем этот ваш Парагорьев. Все-таки, он невозможный зануда!

– Хорошо, – улыбаюсь я. – Только обещайте, что не будете винить меня в своих ночных кошмарах.

Глаза ее становятся задумчивы.

– Ох, Фенхель, – говорит она негромко. – Не в кошмарах мне бы хотелось вас винить.

Олеся, смутившись, обрывает себя на полуслове. А я только рад переменить тему. Гребаная стеклянная стена.

Очередной вечер в «Саду расходящихся Т». Полный аншлаг. На сцене выступает мой приятель Витольд – конферансье Месье Картуш, блистательный пародист и мастер стэндап-скетчей.

В длинных руках пляшет бамбуковая тросточка, пиджак в красно-черно-белую клетку, соломенное канотье, канареечные брюки, рыжие гамаши. Одна половина лица у него под слоем белой пудры, из уголка глаза срывается нарисованная слеза, другая половина – скалится красной полуулыбкой, залихватски заломлена нарисованная бровь.

Витольд имеет необыкновенный успех. При этом действия его на сцене довольно незатейливы.

Например, он говорит, указывая на кого-нибудь из сидящих в зале своей тросточкой: «лысина этого парня смахивает на жопу». Все смеются.

Он говорит, указывая на кого-нибудь в зале: «эй, старичок, давно ли потрясал своими седыми мудями?» Все смеются.

Он просто говорит со сцены «жопа» и «мудя». И все смеются.

Я рассеяно слушаю шуточки Витольда и хохот публики, сижу на втором этаже, у перил, читаю газету.

Заголовок кричит:

«НОВОЕ КРОВАВОЕ ПОСЛАНИЕ ОТ ВЕДИРЕБУСА! ВАШ ХОД, ГОСПОДА ПОЛИЦЕЙСКИЕ?!»

На Тваревых Выпасах нашли еще три тела. Полиция не дает комментариев, но на одном из трупов якобы имеет место вырезанная ножом тайная руническая азбука гриболюдов или рубберская пиктография.

Представление заканчивается, под грохот аплодисментов Витольд покидает сцену, я комкаю газету и иду к нему в гримерку.

Комната завалена книгами, на языках, которые я вряд ли когда-нибудь выучу, и пустыми бутылками, которые мы опорожнили вдвоем.

Витольд стирает свой «двуликий» грим – идею подсказал ему ожог на щеке – напоминание об одной хреновой танковой атаке на Вистирском фронте, в ходе которой джаферы покрошили половину витольдова батальона.

– До чего мне надоело все это дерьмище, Фенхель, – говорит он. – Ну что за публика, а?

– Как там продвигается с твоими пьесами?

– Цензура, мать ее.

Это традиционный вопрос и традиционный ответ. Немногие знают, что весельчак мосье Картуш, звезда «Сада расходящихся Т», и скандально известный анонимный драматург Мистер Смех – две половинки одной маски.

Двуликий Витольд.