Марк Лахлан - Оборотень. Новая жизнь [litres]

Это мой голод, сэр. Не пренебрегайте им. Не отрекайтесь от него.

Ариндон шагнул к Кроу. В руках у него был предмет, названия которого профессор не помнил, зато хорошо понимал его предназначение.

Мой голод, сэр. Он острый, как игла .

Где-то внизу раздался грохот, похожий на топот гигантской крысы, удирающей по крыше. Именно этот звук и прервал секундное забытье. На церковную кровлю упала зажигательная бомба, но не вспыхнула. Она шумно покатилась вниз, выстукивая ритм, напоминающий барабанную дробь, выбиваемую пьяным барабанщиком, который сообщает о возобновлении бомбардировки.

Ариндон занес руку, и Кроу почувствовал острую боль в грудине. Опустив глаза, он увидел кончик ржавого металлического острия, торчащего из груди. Профессор потянул за него, но его рука соскользнула. Кроу с удивлением посмотрел на свои пальцы – он порезался. Уже несколько поколений человеческой жизни он не видел собственной крови, и это зрелище его зачаровало.

Бомбы взрывались со всех сторон, повсюду было пламя, жар, звук рушащихся деревянных перекрытий и бьющегося стекла. Казалось, город вертится вокруг в страшном водовороте; собор неподалеку был объят пожаром, и свет от него был более ослепительным, чем солнце в пустыне.

Кроу снова потянул за торчащий из груди металл. На этот раз его удалось вытащить – это был тонкий кусок поржавевшей стали длиной около восьми дюймов. Кроу показалось, что он слегка изогнут.

Утолите мой голод хотя бы ненадолго.

Это снова заговорил волк. Кроу бросил металлический обломок на балкон. Сейчас ему уже казалось, что огненная буря бушует у него в голове, огромное давление сжимает и рвет в клочья его мысли, а внутренние взрывы уничтожают разум и сдерживающие начала.

Автоматчик застонал и перекатился в сторону.

Кроу услышал голос у себя в голове.

Маленький поросеночек, маленький поросеночек, впусти меня в свой домик.

– Я впущу тебя, – услышал Кроу собственный голос как бы со стороны.

Волк набросился на стонущего человека, перегрыз ему горло, когтями сорвал с него одежду, стал терзать плоть, добираясь до печени и сердца. При этом Кроу стоял как вкопанный; он был зачарован красотой мускулистого волчьего тела, насыщенным блеском шерсти. Сзади послышался странный звук, как будто кто-то скребется. Это был Ариндон. Он подобрал с пола кусок металла, но сейчас Кроу видел, чтÓ это было на самом деле, – прекрасная, слегка изогнутая арабская сабля; отражая зарево пожара, она как бы сама становилась частью этого огня, словно Ариндон сжимал в руке окровавленный полумесяц луны.

В голове у Кроу промелькнула вспышка воспоминаний: сабля, ужасная изогнутая сабля в руке у свирепого воина с волосами цвета слоновой кости. А сам он – в образе волка – глядит на него снизу вверх. Как же называлась та сабля? Смерть. Да. Смерть. Сабля-полумесяц.

Несмотря на израненные губы, Ариндон заговорил отчетливо и свободно:

– Я многое повидал, мое сознание путешествовало повсюду. – Он поднял свой осколок месяца. – Эта сабля была отравлена снами ведьм. – Его голос вдруг начал искажаться, и Кроу увидел у себя в голове нацарапанные каракули:

Все твои попытки окончатся неудачей. Разве я тебе не брат?

Профессор увидел стоящего перед ним человека с длинными белыми волосами; на боку у него висела странная изогнутая сабля. Он видел ту же саблю, похожую на язык пламени, которую занесли над ним в свете свечей, чтобы нанести удар и… что? Убить его? «Это древнее оружие, – подумал Кроу, – моя древняя погибель».

А затем Ариндон ушел вниз по лестнице и волк закончил свою трапезу. Кроу огляделся по сторонам. Волк тоже пропал. Кроу был покрыт какой-то слизью. Во рту у него чувствовался металлический привкус, странный и восхитительный, а у ног лежал изуродованный труп человека с автоматом Томпсона.

Мир для Кроу изменился. Его захлестывали звуки пылающего города, а запахи казались то пугающими, то соблазнительными. Кроу ощущал множество разных запахов, доносившихся с улиц, – собственной густой крови, пожаров, разорванных линий газопровода и канализации – и смерть, смерть, смерть повсюду. На фоне всего этого он чуял Ариндона. Но если несколько часов назад этот запах был еле уловимым, то сейчас он напоминал теплое течение реки, по которому легко было выйти к источнику. Более того, теперь по камням, на которых оставались следы пота Ариндона, Кроу мог уловить его настроение, эмоции: ликование, конец страхов и еще кое-что – ощущение, что дело сделано. Размытый запах пота Ариндона говорил Кроу, что тот возвращается в место, которое считает своим домом, и профессор знал, что, несмотря на бомбежки и пожары, вынужден следовать за ним.

Лежа в кровати со своей женой, Макс провел бессонную ночь, размышляя, что же ему делать.

Глядя на спящую Герти, он видел ее амбиции так же четко, как если бы это были расставленные перед ним физические предметы. Ей явно не хотелось до конца жизни оставаться женой доктора, перебивающегося случайными заработками. Она хотела иметь хороший дом в живописной сельской местности, автомобиль, ювелирные украшения. При взгляде на часы на руке у Герти – а она не сняла их, даже укладываясь в постель, – Макс решил, что эта кража свидетельствовала о том, что его жена испытывает стресс, а также стремится к лучшему. Он прилагал недостаточно усилий, чтобы ей угодить. Его же жизнь была воплощением снисходительной, эгоистичной терпимости к самому себе, заполненной бездельем в собственном кабинете и беззаботными радостями в пивной, – по крайней мере, так было до того, как они переехали в замок.

«Выхода нет», – подумал Макс. Бабушке Михала все равно суждено умереть, так или иначе, и, кто знает, может быть, ее ожидала гораздо более страшная смерть, чем в его кресле. Он сделает это быстро, и все будет кончено. По результатам проведенного эксперимента он напишет рапорт, в котором укажет, что все, что делает фон Кнобельсдорф, правильно, и на этом будет поставлена точка. Все закончится. После этого Макс вступит в СС и станет жить сегодняшним днем, решая проблемы по мере их возникновения. Учитывая его стресс и моральную усталость, такие рассуждения казались ему разумными. Макс никогда не относился к числу людей, которые делят мир на черное и белое. Он всегда шел по пути наименьшего сопротивления. И сейчас это повторялось. Единственное, чего бы ему хотелось на данный момент по-настоящему, – это чтобы у него в голове наконец улегся царивший там хаос.

На следующий день Макс встал рано. Он сам не понимал, зачем его понесло в лабораторию в шесть утра, но поймал себя на том, что отрабатывает возможные сценарии, начиная с того, как он пошлет фон Кнобельсдорфа, и заканчивая проведением операции. Сможет ли он это сделать? Макс хорошо знал, что он далеко не герой, но и негодяем тоже не был. Тогда сможет ли он этого не сделать? Он сознавал, что информация о его отказе дойдет прямиком до Гиммлера. И что будет тогда? Его судьба окажется в руках этой елейной крысы. Наклонившись вперед, Макс в отчаянии схватился за голову. Каким же он был идиотом! Его судьба все время была в руках у Гиммлера, с того самого момента, как он отослал на конкурс свою дурацкую работу. Что бы теперь ни произошло, он может винить в этом только самого себя. Но несет ли он за это ответственность? Моральная трусость, как когда-то заметил Арно, обожает скрываться за красивым фасадом.