Марк Лахлан - Оборотень. Новая жизнь [litres]

– В этих вопросах я являюсь вашим начальником. Я перенесся в то место рядом с колодцем и…

Фон Кнобельсдорфу было все труднее заканчивать фразы. В горле у него пересохло, и челюсть как будто немела, когда он пытался сказать что-то такое, что могло не понравиться Герти. Это было ему в новинку. И очень раздражало.

– Вы призывали Одина, Всеотца, бога жестоких убийств, неустрашимого воина, голодного до кровавых сражений, короля магии, мастерски владеющего мыслью и памятью? Вы только щелкнули своими жалкими маленькими пальчиками, и он тут же молнией к вам примчался? Вы всерьез думали, что он каким-то образом примет участие в обсуждении? Позвольте полюбопытствовать: Один поприветствовал вас при появлении?

Фон Кнобельсдорф, не привыкший, чтобы с ним разговаривали подобным тоном, почувствовал, как в нем закипает злость.

– Наши церемонии уже доказали свою эффективность. Все мы видели фигуру человека, который…

Герти осторожно поставила кофейную чашку, но на фон Кнобельсдорфа этот простой и вроде бы совсем не грубый жест подействовал так же, как если бы кто-то грохнул кулаком по столу и заорал ему в лицо.

– Я прекрасно знаю, что вы там видели, – сказала Герти.

– И что же?

– Ничего такого, чего бы вам так хотелось. Есть ведь и другие, кто продвинулся на этом пути значительно дальше вас. Вы знаете, кто это?

– Мне кажется, я узнал одного из тех, кто был у колодца. Это был тип, с которым я познакомился в Тибете.

– Верно. Так вот, он уже держит этого волка за уши, и, если вы не начнете действовать быстро и решительно, очень скоро волк начнет плясать под его дудку, а вы так и останетесь красавчиком местного значения, неудачником, достойным жалости.

Эсэсовец кивнул:

– Я…

– Тсс! – Герти подалась вперед и прижала изящный пальчик к его губам.

Когда она коснулась фон Кнобельсдорфа, с ним начало происходить что-то странное, как будто в нем открывались и захлопывались какие-то двери в комнаты, заполненные змеями, крысами и прочей нечистью или же абсолютно, до звона в ушах пустые. Оберштурмбанфюрер никогда не догадывался о существовании зияющих в нем пещер и бесплодных равнин сознания. Внутри у фон Кнобельсдорфа кое-что отсутствовало, там была пустота, которую он всегда считал источником силы. Но когда Герти прикоснулась к нему, эсэсовец стал ощущать это именно как отсутствие чего-то очень важного. Словно он всю жизнь только и делал, что смотрел себе под ноги, не удосуживаясь оглядеться по сторонам. Теперь же фон Кнобельсдорф поднял голову и, обнаружив себя стоящим в огромной пустыне под темным беззвездным небом, впервые прочувствовал последствия такой изоляции. «Эта женщина, – подумал он, – воплощает в себе все, что я когда-либо искал». Оберштурмбанфюрер уже не сомневался, что она была ведьмой, и более могущественной, чем все, кого он встречал в своей жизни. Как не сомневался и в том, что в их замок ее привели именно его эксперименты. Однако фон Кнобельсдорфу необходимо было контролировать Герти, чтобы все, что они будут делать вместе с ней, рассматривалось как его личные достижения. «Это будет не так уж трудно», – решил он. В конце концов, фрау Фоллер всего лишь женщина, да и кто в руководстве партии поверит, что она смогла чего-то добиться сама, без твердой мужской руки?

– Вам нужно вызвать волка сюда, – сказала Герти. – Я уже проделала некоторую предварительную работу, но, чтобы продвинуться дальше, нам потребуются определенного рода действия.

– Какого такого рода?

– Я скажу вам об этом, когда будут удовлетворены кое-какие мои потребности. Пока же достаточно будет заметить, что нет смысла вести волка сюда, прежде чем мы сможем его контролировать. Какое вознаграждение вы для меня приготовили?

Фон Кнобельсдорф опешил:

– Ну… эээ… вы удостоитесь вечной благодарности СС.

– Ох, дорогой вы мой, – вздохнула Герти с видом императрицы, которую пригласили вечерком в пивную «Биркеллер», чтобы перекинуться в домино. – Я полагаю, что здесь была бы более уместна крупная сумма денег.

– А вы сознаете, что я могу просто приказать вам мне помогать?

Наступило глубокое и тягостное молчание.

– Впрочем, – прервал его фон Кнобельсдорф, – я все же посмотрю, что можно сделать.

– Да уж, постарайтесь, – сказала Герти. – И, когда будете уходить, обязательно заберите с собой этого крокодила.

– Я кого-нибудь за ним пришлю.

– А я бы предпочла, чтобы вы сделали это сами. И прямо сейчас, – добавила она. – О, и еще, красавчик…

– Да? – отозвался фон Кнобельсдорф.

– У фрау Хауссман есть кое-что, принадлежащее мне. Это пара очаровательных сережек с камешками, которые называются «тигровый глаз». Не могли бы вы вернуть их мне? Правда, фрау Хауссман может воспротивиться…

– Она откажется от этих сережек, можете мне поверить, – заявил фон Кнобельсдорф.

– Я знала, что могу на вас положиться. Потому что, если вы принесете мне то, что хочу я, вы получите то, что нужно вам. При нашей следующей встрече у меня будет нечто такое, что выведет вас на путь к достижению величия.

– А вам известно, что мне нужно, фрау Фоллер?

– То же, что и всем нам, дорогой мой, не так ли? Погибель врагов.

Фон Кнобельсдорф снова облизал губы.

– Ну, этого будет достаточно – для начала.

Кроу, которого разместили в спальне на втором этаже в Кумб Эбби, тяжело дышал. Прошли уже сутки, с тех пор как его достали из-под завалов, и раны профессора постепенно затягивались. В нем были заметны признаки приближающейся трансформации. Мышцы стали более массивными, ногти – более толстыми. Казалось, что зубы постоянно меняют положение во рту, очень медленно поворачиваются и искривляются; Кроу все время проводил по ним языком и ничего не мог с собой поделать.

Плечи стали слишком мощными для его тела, а голос при разговоре звучал ниже и глуше. Пальцы уже не соединялись плотно, как прежде, и были толще, чем он привык. Кроу сжал руку в кулак. Кончики его пальцев упирались в ладонь под каким-то странным углом. Вывод был ясен: они выросли.

Кроу взглянул на себя в зеркало. Тот, кто не знал его, просто решил бы, что перед ним всего лишь мужчина крепкого телосложения. Однако люди, знакомые с профессором достаточно близко, отметили бы, что он явно набрал вес и его лицо стало одутловатым. Кроу и сам видел, как мышцы у него на шее наливаются, чувствовал, что рубашка непривычно плотно облегает руки и грудь, и понимал, что на него из зеркала смотрит новый Эндамон Кроу.

Но еще больше его тревожили крутившиеся в голове мысли. Необузданная ярость, заставившая Кроу полакомиться разрисованным человеком, уже прошла, но, по мере того как организм усваивал протеины и жиры, сознание также впитывало что-то от этой жертвы, а также от автоматчика с башни. Кроу ощущал смещения в самовосприятии – это было сродни тому, что происходило с его пальцами и зубами. Понятия стали не совсем такими, какими были прежде, а когда профессор начинал перебирать привычные мысли – вспоминал, например, любимые музыкальные произведения и восхищавшие его картины, – оказывалось, что его предпочтения также слегка изменились. Неизменным оставалось лишь лицо его жены, сидевшей на берегу, в то время как он готовился к битве; для Кроу это было словно маяк, не дававший ему сбиться с пути. Постепенно он начал понимать, что его любовь к Адисле была не такой уж эгоистичной, как он считал. Это было единственное, что усмиряло волка, удерживая его под контролем, и не давало кровожадному зверю вырваться в окружающий мир.