Рик Риордан - Тёмное пророчество [litres]

Отвесив эффектный поклон, я сказал Мэг:

– После вас, Девочка-Чиа!

– Ты и правда способен принести пользу, – заметила она.

– Обязательно надо было испортить мой триумф, да?

Внутри, в кладовой площадью около двадцати футов, находился лишь один предмет. Трон Мнемозины с трудом можно было назвать троном. Это был стул с прямой спинкой, сделанный из шлифованной белой березы, единственным украшением которого служило вырезанное на его спинке изображение горы. Ох, Мнемозина! Дай мне нормальный золотой трон, инкрустированный вечно пламенеющими рубинами! Увы, не каждое божество знает, что такое настоящий шик.

И все же от простоты стула мне было не по себе. Я знал, что многие ужасные, обладающие силой предметы часто недооценивают из-за их непритязательного внешнего вида. Молнии Зевса? Они не кажутся грозными, пока отец не начнет их метать. Трезубец Посейдона? Я вас умоляю! Он же никогда его не чистит от водорослей и мха! А платье, в котором Елена Троянская выходила замуж за Менелая? О боги, просто тряпка. Я говорил ей: «Подруга, ты, наверное, шутишь. Тебе такой вырез совсем не идет!» Но когда Елена его надела – это было что-то невероятное!

– Что это за гора? – прервала мои размышления Мэг. – Олимп?

– Вообще-то нет. Думаю, это гора Пиэр, где богиня Мнемозина родила девять муз.

Мэг поморщилась:

– Сразу девять? Наверное, было больно.

Я никогда не думал об этом. Мнемозина была богиней памяти, ее сознание хранило каждое мгновение ее вечного существования, поэтому странно, что она захотела изобразить на своем троне напоминание о собственных родах.

– Как бы то ни было, – сказал я, – мы задержались тут слишком долго. Пора забирать стул.

Из лейкопластыря я сделал лямки, превратив стул в импровизированный рюкзак. Кто сказал, что Лео единственный умелец в нашей команде?

– Мэг, – попросил я, – пока я занят, набери в шприцы нашатырного спирта.

– Зачем?

– На всякий случай. Будь добра.

Лейкопластырь – незаменимая вещь. Вскоре у каждого из нас были бандольеры с наполненными нашатырем шприцами, а у меня за спиной разместился стул. Трон оказался легким, что меня порадовало, ведь он теперь болтался рядом с моими укулеле, луком и колчаном. Забавы ради я засунул в свой бандольер еще пару скальпелей. Оставалось прибавить к этому большой барабан и булавы для жонглирования – и получился бы человек-оркестр.

В коридоре я замешкался. В одну сторону шел длинный, футов сто, коридор, сворачивающий налево. Сирены успокоились, но из-за поворота доносились звуки, похожие то ли на шум океана, то ли на крики толпы. На стене плясали разноцветные блики. Даже смотреть в ту сторону было страшновато.

Единственное, что нам оставалось – вернуться назад к Мемориальной стене чиа, возведенной Мэг Маккаффри.

– Самый короткий путь, – сказал я. – Похоже, нам придется идти той же дорогой, по которой мы пришли.

Мэг стояла как зачарованная, прислушиваясь к отдаленному шуму:

– Там… что-то есть. Нужно проверить.

– Нет, пожалуйста! – взмолился я. – Мы спасли пленников. Нашли Фестуса. Забрали себе симпатичный стульчик. Отработали полноценный рабочий день любого героя!

Мэг выпрямилась.

– Там что-то важное, – упорствовала она.

Превратив кольца в мечи, она направилась прямо к странным огням в конце коридора.

– Я тебя ненавижу, – проворчал я.

Закинув на спину волшебный стул, я побежал за ней – и, завернув за угол, оказался прямо на большой залитой светом арене.

Концерты на стадионах не были мне в новинку.

В древности я дал дюжину представлений в эфесском амфитеатре – и каждый раз был аншлаг. Девушки в исступлении бросали в меня свои strophiae [29]. Юноши падали в обморок от восторга. В 1965 году я пел вместе с «Битлз» на стадионе «Шей», хотя Пол так и не согласился включить мне микрофон. В записи песни «Каждая хочет быть моей крошкой» даже не слышно моего голоса.

И несмотря на все это, арена императора меня ошеломила.

Выскочив из коридора, я на миг ослеп от света. Зрители закричали и захлопали в ладоши.

Когда глаза привыкли к яркому освещению, я понял, что мы стоим на пятидесятиярдовой линии [30] Линия, которая делит поле для игры в американский футбол пополам, центральная линия. профессионального футбольного стадиона. Поле было необычным. Вокруг него шли три полосы гоночного трека. В искусственное покрытие поля словно в большую игольницу были воткнуты железные стойки, к которым цепями были прикованы разные звери. Вокруг одного из столбов кружили, словно жуткая карусель, шесть боевых страусов. У другого рычали и жмурились от света три льва. У третьего, покачиваясь, стояла слониха, которую совершенно не радовало, что на нее напялили шипастую кольчугу и огромный шлем команды «Индианапольские Жеребцы».

Я нехотя поднял глаза на трибуны. В море синих кресел была занята только дальняя зона слева, но зрители были полны энтузиазма. Германцы били копьями по своим щитам. Полубоги из Императорского Дома Коммода хохотали и выкрикивали оскорбления (которые я повторять не буду) в адрес моей божественной персоны. Киноцефалы – племя волчеголовых людей – выли и рвали свои сувенирные футболки с символикой «Индианапольских Жеребцов». Ряды блеммий степенно хлопали, бросая недоуменные взгляды на беснующихся соседей. И конечно, целый сектор занимали дикие кентавры. Сказать по правде, нельзя устроить спортивное состязание или кровавое побоище так, чтобы они об этом не прознали. Они дули в вувузелы, шумели гудками, толкались и лягались, расплескивая газировку из банок, по две штуки прикрепленных к шапке каждого из них.

Посреди зрительской толпы сверкала императорская ложа, увешанная пурпурными и золотыми флагами, совершенно не сочетавшимися с бело-синей атрибутикой «Жеребцов». Вокруг трона стоял суровый караул из германцев и смертных наемников, вооруженных снайперскими винтовками. Не ясно, что видели наемники сквозь туман, но скорее всего, их обучили работать в магической обстановке. Они стояли совершенно невозмутимо, не снимая пальцев со спусковых крючков. Я не сомневался, что они убьют нас по первому слову Коммода и мы будем не в силах противостоять им.

Коммод встал с трона. На нем были белые с пурпуром одежды и золотой лавровый венок, как и положено императору, но из-под складок тоги проглядывал золотистый гоночный комбинезон. Из-за косматой бороды Коммод больше походил на галльского вождя, чем на римлянина, хотя ни один галл не мог бы похвастаться такой ослепительной белизной зубов.

– Наконец-то! – его властный голос, усиленный огромными динамиками над полем, прогремел над стадионом. – Добро пожаловать, Аполлон!