Альвдис Рутиэн - Между [litres]

Девочка моя… Если бы тогда – пять, шесть веков назад – ты была со мной! Ты бы вошла со мной в курганы – и мы бы сделали то, что я один не осилил. Мы бы подняли силу земли Прайдена, обратили ее против римлян. Мы бы сделали это – если уж я сейчас, ни на что не годный старик, смог сильнее всколыхнуть эту землю, чем мне удавалось в юности.

Тогда бы не понадобился Арауну с Морганой этот человёночек – Артур.

Впрочем, поздно сожалеть.

Главное, мы сейчас вместе.

И кажется, я не так стар, как полагал еще вчера.

Да, дядя, ты не просто жесток – ты изощренно жесток.

В эту ночь все, на чьих телах синеют знаки древних курганов, – все слышат твое торжество.

Все. И я.

Видеть тебя с нею было бы тяжело, но ощущать то, каково тебе сейчас, – это просто пытка.

Пускай я заслуживаю кары – но не такой же!

Но нет, ты не собираешься меня карать. Сейчас ты вообще не помнишь, что я существую.

Если бы ты хотел причинить мне боль – ты бы придумал нечто несравненно более мягкое…

Они и прежде-то не особо торопились, а теперь то и дело сворачивали, чтобы заехать в одно, другое, третье святилище.

Древние менгиры, стоящие тут задолго до прихода бриттов, приветствовали Короля и Королеву всплеском силы; круитни – жрецы и простой люд – были готовы чтить их как богов.

Марх и Эссилт принимали это со спокойной благодарностью.

Так уже было однажды – в Корнуолле, но там их любовь дала расцвести жизни, здесь же – взойти семенам иной, древнейшей силы, столетиями ждавшим этого часа.

– За одну эту поездку я смог сделать больше, чем за века царствования без тебя, – повторял Марх Королеве.

Один из кругов менгиров встретился им прямо на лесной тропе. Похоже, это святилище было давно оставлено – нет ни следа жертв.

Эссилт вспомнила слова Седого о позабытых богах мертвых племен.

Королева спешилась, вошла в кромлех, медленно провела ладонями по каждому из менгиров. Самый большой был выше ее вдвое.

Под чуткими пальцами Королевы древняя резьба, едва различимая на камнях, начала слабо светиться. Так огненными струйками течет положенный в горнило кусок руды.

Марх подошел к жене:

– Покормила? – улыбнулся он.

– Да. Странно: здесь много веков не совершались обряды, а ведь оно – на тропе.

Тот развел руками: не знаю.

– Мне Седой рассказывал о судьбе забытых богов. Это страшно… Надеюсь, твою мать никогда не постигнет эта участь.

– Рианнон чтят. Думаю, и будут.

– Марх, а кто строил эти кромлехи? Ты знаешь?

– Нет. Они старше и меня, и даже Арауна. Он ведь получеловек, не забывай. Когда круитни пришли сюда, кромлехи уже стояли.

– Но хоть что-то известно?

Марх надрезал ладонь, помазал каждый из менгиров кровью.

– Среди племен круитни есть коранейд. Знаешь?

– Те, кто способен различить самый тихий звук?

– Они самые. Так вот, легенда гласит, что они – потомки корибантов. А далеко на юге, за великой землей и великим морем, есть остров корибантов. Там в пещерах рождаются боги, и корибанты охраняют младенцев. А еще говорят, что корибанты могли впадать в священный экстаз и говорить с богами. На том острове боги не только рождались, но и погибали. А еще – там поклонялись огромному подводному быку.

– Как наш Пейбиау?

– Именно.

– Ты думаешь, корибанты пришли сюда с того острова?

– Я не знаю. Как не знаю и того, откуда взялся Пейбиау. Нинниау – сын Бели, а кто отец морского быка?

– Ты хочешь сказать…

– Во всем Прайдене ответ знает только твой знакомец.

– Седой?

– Да, Ху Кадарн. Но он вряд ли расскажет. А спрашивать Пейбиау я не рискну. Я видел его один раз в жизни – и не очень хочу встречаться снова.

В одном из поселений круитни, через которые они проезжали, их ждал слепой певец.

– Я приветствую Господина и Госпожу кромлехов, – церемонно сказал он. – Готов поспорить на золотую застежку, в этих краях вы не найдете лучшего барда. Чем я могу порадовать великих владык? Песнями битвы или любви?

– Спой о любви, – улыбнулся Марх.

И тот запел.

Он пел о прекрасной любви Тристана и Изольды, о том, как любящих преследовал король Марк, как те укрылись в чудесном лесу, как Тристан вернул Изольду мужу, а сам потом женился на другой Изольде…

Друст стискивал рукоять меча, готовый зарубить певца на месте, Эссилт то бледнела от ярости, то краснела от стыда, и только Марх сохранял внешнее спокойствие, сдерживая обоих и цедя сквозь зубы: «Дослушаем».

– Кто научил тебя этой… этой лжи?! – вскочила Эссилт, когда сказитель допел.

– Это не ложь, госпожа моя. Это чистейшая правда. Я слышал ее от самого́ знаменитого Рифмача, а тот, когда был юн, жил в Волшебном Лесу и знал королеву Изольду.

– Вот оно что… – протянул Марх. – Рифмач еще жив, сколь я слышал? Навестим?

– Я ему голову срублю за насмешку! – выпалил Друст.

– А тебя-то что возмущает? – приподнял бровь король. – Оклеветали Эссилт, опозорили меня…

– Насмешка злей клеветы, – опустил голову сын Ирба.

За несколько дней они добрались до Рифмача.

Навстречу им вышел древний старик, в котором не узнать было прежнего любовника Рианнон.

– Я ждал вас, – сказал он, медленно кланяясь и с трудом разгибая спину.

Будь причина встречи другой, Эссилт бы вслушалась в то, как Рифмач говорит : ведь доселе она слышала только его пение. Но сейчас королева не помнила об этом и вместо приветствий закричала:

– Как ты посмел насочинять всё это?!

– Госпожа, прости меня, но люди любят песни о понятном. Молодая королева, влюбленная в юного воина, – это им привычно…

– А жена, вопреки всему хранящая верность, – такого даже в легендах не бывает? – усмехнулся Марх.

– Ты много знаешь сказаний о верности, король?

– Сейчас не вспомню ни одного.

Замолчали.

– Но почему надо было петь про меня и Риэнис?! – вскинулся Друст.

– Разве я пел о Риэнис? – приподнял бровь старик. – Я пел о другой Изольде, не более.

– Зачем ты изменил имена? – спросила королева. – Они ведь всё равно остались узнаваемы.

– Я не менял, моя госпожа. Язык изменился. Тебя теперь будут звать Изольдой, привыкай.

– И почему я не зарублю тебя на месте? – задумчиво проговорил Марх.

– Причины две, мой король, – отвечал Рифмач, и Эссилт с грустью подумала, как же мало осталось от его голоса. – Во-первых, ты бы убил только старика, но не мои песни. А во-вторых, ты понимаешь: я создал песню о любви, озаряющей души. Правда еще выше и еще прекраснее – но она слишком хороша для людей, они ее не поймут. Мой вымысел – всё равно что разбавленное вино: бодрит, но не ударяет в голову.

– Но если всё равно сочинять, то почему про меня и Друста? Почему не про Сархада? – тихо спросила королева.