Себастьян Кастелл - Убийца королевы [litres][с иллюстрациями]

— Что ты делаешь? — просвистел Рейчис.

— Его лицо, — сказал я.

— А что с ним?

У мертвеца всегда трудно определить цвет кожи, она имеет обыкновение быстро терять цвет. У этого были чёрные волосы, а кожа всё ещё сохраняла оранжево-коричневый оттенок.

— Как думаешь, он и вправду забанец?

Рейчис сунул морду чуть ли не в лицо мертвеца.

— В нём текла забанская кровь — это я могу сказать точно.

— Как и у трети дароменцев.

Рейчис снова принюхался.

— Полагаю, волосы он мог и покрасить. Конечно, у многих дароменцев чёрные волосы, а кожа могла загореть от ветра или просто от жизни на открытом воздухе. Фермер?

— Или солдат, — сказал я.

— Конечно. Возможно.

Подняв голову, Рейчис двинулся прочь, к лестнице, которая вела вниз, к выходу из дворца.

— Куда ты? — спросил я.

— Ты потратил достаточно времени, удовлетворяя своё любопытство. Я белкокот, а не какой-то домашний пёс. Теперь мы уходим.

— По-твоему, неважно, что эти парни могут оказаться вообще не забанцами? Керрек сказал, они были без перчаток. И он совершенно прав. Ни на одном из них нет перчаток. Помнишь забанца, Красную Элиту, который напал на нас в пустыне перед тем, как всё началось?

— Который… с той мысленной штукой?

Рейчис поднял передние лапы и сделал ими движение, будто пытался задушить крысу.

— Дехбру хабат, — согласился я. — Он сказал, что они могут прикасаться к непосвящённым только в специальных перчатках.

— У тех, кто забрал королеву…

— Не было никаких перчаток, ни специальных, ни каких-нибудь других. Они никак не могли быть настоящими Красными Элитами, или святыми убийцами, или кем-то в том же духе.

— Прекрасно. Они самозванцы. — Рейчис указал лапами на коридор. — Думаю, мы установили, что это заговор. Теперь можно идти?

— Это может быть важно!

— И что ты собираешься делать? Сказать маршалам, что мы раскрыли обширный заговор, потому что убийцы не носят перчаток? Это говорит твоя вина, Келлен. Она тебя убьёт. Хуже того, она убьёт меня. Знаешь, чем мы отличаемся друг от друга в бою, Келлен?

— Ну, ты опять. Как насчёт того, что я затеваю драки, когда нет другого выхода, а ты всё время?

— Нет. Разница в том, что бой тебя не поглощает. Ты пытаешься быть умным и всех перехитрить. Даже когда кто-то пытается всадить нож тебе в живот, ты хочешь, чтобы он увидел, какой ты умный. Когда дерётся белкокот, он идёт ва-банк. Он не ищет беды, но, если она приходит, не колеблется. Ты колеблешься, Келлен.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что пришло время выбирать. Или мы уберёмся отсюда к чёртовой матери, или уроем голокожих так, что они никогда больше не встанут. Королева исчезла, поэтому остаётся только месть или бегство. Так что будем делать?

— Я…

Рейчис принюхался.

— Кто-то идёт.

Я слышал топот бегущих людей.

— Возможно, просто маршалы, пытающиеся восстановить порядок.

— Если только кто-нибудь не послал их за нами. Знаешь, как бывает во время заговора?

Просто чудесно.

— Пошли, — сказал я, хватая седельные сумки.

Мы вбежали в одну из открытых комнат, и я запер за нами дверь на засов. Спустя несколько секунд что-то с силой в неё ударило. Я открыл сумки и попытался схватить несколько безделушек вместе со своими ингредиентами для порошков.

— Окно, — сказал я Рейчису.

Белкокот ринулся к окну и выскочил в него в тот самый миг, когда дверь распахнулась.

В комнату вошли четыре маршала с арбалетами. Я дёрнулся было к окну, но один из них сказал:

— Даже не пытайся.

До окна было пятнадцать футов. Мне ни за что не успеть раньше, чем в меня выстрелят.

Бросив сумки и подняв руки, я увидел, что Рейчис забирается обратно.

— Беги, идиот! — крикнул я. — Если нас обоих поймают, кто меня вытащит?

Я видел, как белкокот борется с желанием сражаться. Но доводы разума победили, он выпрыгнул из окна и исчез в ночи.

Я вздохнул с облегчением. Не потому, что рассчитывал выбраться живым, а потому, что, по крайней мере, не дал кому-то погибнуть из-за меня.

— Келлен из джен-теп, королевский наставник в картах, ты арестован за измену трону, — сказал один из маршалов, прежде чем они начали меня избивать.

Меня повесили за запястья в камере под дворцом. Всё здесь было серым, как мундир маршала, только слабый свет просачивался в камеру от ламп, висящих на крюках в коридоре.

Иногда какой-нибудь маршал прижимал одну из ламп к моей груди или щеке, пока я не начинал вопить. Мне сказали, что сюда идёт маршал Колфакс, и, что бы со мной ни сотворили, это ничто по сравнению с замыслами старика. Один маршал заявил: он не любит наблюдать, когда человек страдает так, как наверняка буду страдать я. Не хочу ли я, чтобы он перерезал мне горло? Когда я согласился, он рассмеялся. Наверное, этого стоило ожидать.

У меня не было никакой надежды сбежать отсюда. Но Рейчис сбежал, и я попытался сосредоточиться на этом. Лучший друг, которого я когда-либо имел, сейчас на свободе, значит, последний поступок, совершённый мною по доброй воле, был самопожертвованием. Плевок в лицо Колфаксу, его белому пленителю и всем остальным.

Если только Рейчис не облажался и не вернулся за мной.

«Пожалуйста, ты, жадное, эгоистичное, чёрствое, вероломное маленькое чудовище, беги как можно дальше и быстрее. Найди себе подходящего делового партнёра, который поможет тебе воровать, шантажировать и убивать на пути к богатству и счастью. А пока будешь всем этим заниматься, найди себе подругу и сделай кучу маленьких Рейчисов. Предки ведают — миру нужно больше белкокотов».

В последнее время Рейчис говорил о тёплых тропических островах, хотя я сомневался, что он когда-нибудь их видел. По мнению белкокота, тропический остров был подобен мягкому стулу посреди гигантской тёплой ванны. Я представил себе пузатого маленького негодника, лежащего на спине в гамаке, и слуг, бросающих ему в пасть кусочки печенья. Это заставило меня рассмеяться, как идиота. А также напомнило, как я голоден.

В первые два дня мне давали только солоноватую воду. Наверное, все дароменские правила обращения с пленными вылетели в окно, как только королеву утащили в ночной рубашке в темноту. Накануне я тоже ничего не ел. Трудно представить, что, страдая так сильно, как страдал я, всё-таки можно чувствовать голод. Но, хотя моя душа болела не меньше тела, я хотел есть. Мне следовало бы этого стыдиться.

Где-то там одиннадцатилетнюю девочку увезли бессовестные мужчины, и всё по моей вине. Где-то там была другая девушка, имени которой я не знал, но чьё тело пытался осквернить, и это тоже была моя вина.

Я подумал о Мариадне. Интересно, убили её заговорщики или просто взяли в плен и теперь будут использовать так, как собирался её использовать Леонидас? Всего за несколько дней я разрушил жизни трёх женщин, а здесь, в темноте камеры, сильнее всех прочих чувств меня одолевал простой голод. Наверное, поэтому я и ощутил запах.