Юрий Астров - Квинтовый круг [сборник litres]

Я решил не реагировать на его вспышку, чтобы не усиливать напряженность, но он уже и так достиг своей цели, взвинтив себя образом дочери до того состояния, когда только лишь нажатие указательного пальца приносит облегчение и разрядку.

– Хватит базарить, выходи! – мужчина торопился, пока не прошло состояние взвинченности. Интуитивно я почувствовал, что ему раньше не приходилось стрелять в людей.

– А зачем выходить? Ты и так меня можешь прикончить.

И тут я услышал от него то, что поколебало уверенность в моей интуиции:

– А кто после будет выгребать твои мозги из лодки?

Я понял, что вести с ним какие-то еще переговоры бесполезно.

И сразу все стало мне безразлично, а в голове только одна мысль – поскорее бы это закончилось.

Я поднялся (ствол обреза тоже), перешагнул ногою через низкий борт, наступив на толстую (с руку) ветку сухого дерева. Ветка спружинила, подалась в сторону и… что произошло, я не сразу сообразил: нарастающий скрип, перешедший в треск, движение чего-то большого и непонятного, крик ужаса у меня за спиною, выстрел, удар.

Нос лодки, подпрыгнув вместе с моею ногою метра на полтора, сработал как катапульта. Сделав чуть ли не сальто, я больно ударился спиною о берег.

Повернувшись на бок, поднял голову… Ни лодки, ни мужика с обрезом. Вернее, нос лодки торчал из воды, сама же она была придавлена стволом сухого дерева, которое еще несколько мгновений назад стояло на берегу, а сейчас раскачивалось на поверхности ерика…

Наступив на ветку, как на плечо рычага, я добавил свои семьдесят пять килограммов веса к тем четырем-пяти тоннам ствола, и этого оказалось достаточно, чтобы нарушилось зыбкое равновесие перегнившего у основания дерева и оно завалилось на лодку, вдавив того с обрезом в подвесной мотор.

Минуты две я сидел на траве, тупо уставившись на моего спасителя, по морщинистой коре которого беспорядочно бегали муравьи, какие-то красные козявки, сидел и отходил от гипноза бездны, в которую мне пришлось заглянуть.

Поднялся и почувствовал тупую боль в паху. Еще бы! – такой толчок в левую ногу. Могло быть и хуже. Вспомнил про дипломат. Его течением отнесло метров на десять и прибило к берегу. Прихрамывая, пошел к нему, наклонился, вытащил из воды. К мокрой стороне дипломата прилипла игральная карта рубашкой вверх. Подцепил ее ногтем, она упала в траву – бубновая дама с тем же следом от окурка. Такая же, как на стекле иллюминатора. А в гостинице? Нет, там, кажется, была другая масть. Но все равно интересно: кто это со мной играет в карты? Судьба, или та же теория вероятности, по которой я сегодня из трех случаев должен был погибнуть хотя бы один раз. Поняв нелепость своего умозаключения (как будто можно погибнуть дважды), я рассмеялся и сразу почувствовал, как спало напряжение и стало легко.

– Нет, мы еще покажем Европе кузькину мать! – вслух ляпнул я.

Ну а теперь пошли. В последний раз глянул на ствол дерева. От него тянулся желтоватый шлейф взмученного ила с красной полосой посреди… кровь. На фоне этой полосы отчетливо выделялись серые комки. Они дергались, подпрыгивая, как живые. Это снизу в них тыкались мальки. Тошнота подступила к горлу, когда до меня дошло, что это такое.

Я пошел вдоль берега по еле заметной, протоптанной рыбаками тропке и вскоре наткнулся на еще один сюрприз. В одной из прогалин, свободной от камыша, я увидел торчащий в воде костыль. Я не так удивился бы, увидев на берегу русалку: она, хотя и нереальная, была бы здесь уместна. Но костыль? Это все равно, что увидеть на крыше девятиэтажки живую лошадь.

Нехорошие мысли зашевелились у меня в голове: одноногий человек, искупавшись, уходя, не забудет ни при каких обстоятельствах свой костыль в воде. Значит, этот человек еще плавает. И уже долго. Несколько суток, если судить по четкой отметине на костыле, оставленной поверхностью воды после того, как паводок пошел на убыль.

Я свернул с тропинки влево и стал продираться сквозь заросли кустарника, удаляясь от ерика. Обогнув небольшое озерцо, сплошь затянутое ядовито-зеленой пленкой, я выбрался на старую проселочную дорогу, которая и вывела меня к реке.

С гребня намытого песка я увидел домики Краснослободска, высокие деревья у пристани и остров, к которому причалил наш Як-42. Возле самолета людей было не очень много: очевидно, выставили охранение и любопытных, прибывших на моторках, близко не подпускали. Теплоход с пассажирами рейса № 1302 уже был на середине реки.

Перед пристанью я остановился под деревьями и слегка привел себя в порядок: отряхнул с куртки желтую пыльцу и паутину, отодрал с джинсов репьи. Черпая песок тапочками, спустился к дощатому настилу.

На берегу за грубо сколоченными длинными прилавками сидели торговцы фруктами, жареными семечками, вяленой и свежей рыбой. Потенциальные покупатели, сходя с автобусов, не задерживались между рядами, а спешили к берегу на дебаркадер, чтобы посмотреть на небывалое зрелище – самолет посреди реки.

Речной трамвай пришлось ждать минут десять.

И вот я сижу на каком-то ларе со спасательными поясами, прислонившись к белой перегородке, и наблюдаю, как на потолке мельтешат слепящие блики, отраженные от волн.

Неожиданно у меня заныл зуб. Скорее всего, он у меня болел все это время, с самой ночи, но в этих передрягах я о нем просто не думал. Этот зуб (вывалилась пломба) слегка подпортил мне конец отпуска.

Меня слегка потянуло в дрему, но вот наша «Москва» причаливает, вздрагивая от удара о покрышки, закрепленные вдоль борта дебаркадера, и дежурный с возгласом «береги ноги!» опрокидывает металлический трап на палубу.

До рынка добираюсь на автобусе, а от него в свой район города на маршрутке. По пути только и разговоров об упавшем в воду самолете. И чем дальше я удаляюсь от реки, тем больше этот факт обрастает такими подробностями и деталями, будто каждый из рассказчиков сам был там, а под конец пути кто-то сообщил, что самолет упал в воду и сразу затонул, успел выпрыгнуть лишь командир экипажа…

Около трех часов дня, в самую жару, я входил в третий подъезд своего дома. Из-под лестничной клетки от приоткрытой двери технического подполья сквозило прохладой и сыростью.

Почтовый ящик был буквально забит газетами и журналами. Очевидно, сосед-пенсионер, которого я попросил вынимать корреспонденцию, не заглядывал в него, по крайней мере последнюю неделю.

И вот я наконец у себя дома. Потускневшие образы обстановки двухкомнатной квартиры, в которой я не был около месяца, постепенно восстанавливались в моей памяти, и сама мебель, полки с книгами, поначалу казавшиеся чуть-чуть иными, чем были прежде, принимали свой обычный будничный вид. Я адаптировался в своем мире – таком привычном, рациональном, надежном.