Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

Парень тем временем оглянулся, неловко потоптался, потянул девушку за руку, и они двинулись дальше. Октавия вертела головой и дёргала Фрица за рукав:

– Фриц, кто это? Ты её знаешь? Кто это? Ну Фри-иц…

Тот не отвечал. Радость, ликование – всё это быстро сгинуло, теперь он думал о другом. Страх стянул его внутренности ледяным узлом, горох с капустой застревали в горле и горячими комками проваливались внутрь; вкуса еды он не ощущал.

– Странная деваха, – выразил общее мнение Дер Тойфель, и все закивали. – Где я мог её видеть?

– И я где-то видел! – подтвердил Рейно Моргенштерн. «И я!», «И я!» – как стадо ослов, заякали остальные. Рейно нахмурился.

– Но где? – спросил он сам себя. – Не помню.

Все – музыканты, выпивохи, странники, кабатчик, кукольник, даже Октавия – все неотрывно буравили взглядами белые спины уходящей парочки, и потому никто, кроме Фрица, не видел дудочника ван Хорна, который стоял у входа, в дверном проёме. Он тоже смотрел им вслед со странным выражением в глазах, потом повернул голову к Фрицу, поймал его взгляд и приложил палец к губам в риторическом жесте молчания.

И улыбнулся.

– Ты веришь в любовь?

Жуга повернулся на бок, чтобы посмотреть на Зерги. В отблесках костра её лицо приобрело несвойственное ей выражение. В последнее время она сильно изменилась – черты её истончились, нос заострился, губы стали тонкими, бескровными. Бесконечные преображения изматывали девушку как тяжкая болезнь, она лежала, завернувшись в одеяло и прижавшись к травнику, смотрела в пересыпанное звёздами светлеющее небо.

Зерги. Белая Стрела. Альбина. Сколько травник её помнил, она всегда была поджарой, быстрой, энергичной девушкой, упрямой, скорой на дела и на суждения, способной как на бешеные вспышки гнева, так и на внезапные порывы светлых чувств. Её скрытность почти равна была по силе её искренности, а её понятия о справедливости и чести определяла лишь она сама. Казалось, она всё время носит маску и никому не открывает своего истинного лица. Но если на неё находило желание поразмышлять, тем паче вслух, это был верный признак тягостных сомнений и растерянности. В такие минуты следовало держать ухо востро: после них могло последовать всё что угодно – от поцелуя в губы до стрелы в глазницу.

– Почему ты спрашиваешь об этом у меня? – мягко поинтересовался он.

Зерги посмотрела на него и усмехнулась.

– Кого же мне спрашивать? – горько сказала она. – Девчонку? Рутгера? А может, господина Андерсона? Нет, Жуга, я знаю тебя много лет, и знаю точно – если ты ответишь, то уж точно не соврёшь.

– А если не отвечу?

– И тогда не соврёшь.

Жуга смолчал и снова повернулся лицом к небу. Зерги не стала его беспокоить. С другой стороны костра, укутанная в плащ, посапывала девочка, а чуть поодаль, на ложе из утоптанной травы, улёгся Рутгер в волчьем облике. Он спал тревожно, чутко и при каждом шорохе мгновенно просыпался и глядел на травника и Зерги – пристально, недобро, но без злобы. И то хлеб, если подумать.

Жуга вздохнул. Прошёлся пятернёй по волосам.

– Не знаю, – наконец сказал он. – Я давно уже не думал о любви. По правде сказать, любовь – это такая штука, которая не спрашивает, веришь ты в неё или не веришь. От веры здесь вообще ничего не зависит. Когда я был моложе, я думал, что любовь – это когда ты не можешь жить без другого человека, когда тебе плохо, если этого человека нет рядом. Потом, сколько-то лет спустя, мне стало казаться, что любовь – это когда ты просто хочешь, чтобы любимый человек был счастлив…

– Счастлив? – перебила его Зерги.

– Ну. Вот счастлив – и всё! Любой ценой. Я даже не задумывался, что такое счастье в её понимании, а иногда оказывалось, что для её счастья мне как раз лучше бы уйти. – Жуга помолчал, будто его посетили воспоминания, потом потряс головой и продолжил, уже не очень охотно: – Ещё потом я думал, будто любовь – это когда тебя понимают. А сейчас, когда ты спросила… Знаешь, ты, наверное, будешь смеяться, но сейчас мне кажется, что любовь – это когда ты просто можешь быть с кем-то вдвоём и не ругаться с ним. Или нет, пожалуй, не так. Как бы сказать… Ну, в общем, для меня сейчас это просто возможность быть с кем-то потому, что хочешь быть рядом, и потому, что можешь. Можно поворчать вдвоём, поругаться, что-нибудь натворить, набедокурить или что-то вроде этого – очаг разжечь, обед сварить… поле вспахать, родить ребёнка, дом построить… да, наконец, просто сидеть и молчать вдвоём, и это будет по сердцу обоим. Я тебя разочаровал?

– С тобой разочаруешься, как же, – проворчала девушка и плотнее завернулась в одеяло. – У тебя всё время мозги набекрень.

Травник хмыкнул.

– Сама виновата. Нечего было спрашивать.

– Да я не о том! – отмахнулась Зерги. Закусила губу. – Странный ты человек, Жуга! Поговоришь с тобой и удивляешься: чего я сама об этом не подумала? А с другой стороны, ведь это только слова. Говорить-то ты мастер, айе, говорить многие умеют. А на деле что? Ни черта на деле не получается. Вот ты, к примеру. У тебя была такая, чтобы с ней вот так, как ты сказал, в огонь и в воду? А?

Жуга ответил не сразу.

– Была, – наконец сказал он.

– И где она сейчас?

– То в огне, то в воде.

– А ты тогда чего?..

Жуга опять повернулся и взглянул на девушку. Его запавшие, как в лихорадке, голубые глаза в кругах бессонных синяков смотрели дико и пронзительно; он даже не моргал.

– А я – и там, и там, – ответил он. – Жду, когда она хоть что-то выберет.

Зерги пробрал холодок.

– И чего я тебя, в самом деле, расспрашиваю, – нарочито грубо проворчала она, в основном чтобы скрыть смятение. – Ни толку, ни понятия. Одна морока.

Заслышав нотки недовольства в её голосе, белый волк вскинул голову и уставился на травника. Зерги и Жуга смотрели на него и молчали.

– Любишь его? – вдруг тихо спросил травник.

– Тебе-то какое дело…

– Я всерьёз спрашиваю, не злись. Любишь?

– Да, чёрт побери, люблю, люблю!.. – вдруг выпалила Зерги, будто признаваясь в чём-то постыдном и ужасном, что немыслимо для человека, для женщины. По щекам её бежали слёзы. – Что, доволен, да? Доволен? Всё б тебе раскладывать по полочкам да мозговать, да разговаривать! А сам-то что? By Got! Да ты хоть понимаешь, каково это, когда ненавидишь человека, съесть его готов со всеми потрохами, дёргаешься, как на иголках, а сама таешь, чуть только он посмотрит на тебя, а внутри тоже всё дёргается – дышать не можешь, если он рядом! У-ум, ненавижу, ненавижу!.. Ну давай скажи ещё что-нибудь!

Она умолкла.

– Он понимает нас? – спросил Жуга вместо ответа, всё ещё глядя на Рутгера.

– Что? А… Не знаю. – Зерги вытирала слёзы так яростно, словно хотела содрать кожу с лица. Всхлипнула. – Нет. Наверное, нет. А что?