Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– Да так, – пожал плечами травник. – Мы тут орём, а он только молчит и смотрит. Даже не шевелится.

– Чужая душа – потёмки.

– Кто он такой?

– Рутгер? Обычное дело. Наёмник. Только я, как его увидела, сразу что-то этакое поняла. Не могу я, Жуга, сил нет! Никогда со мною не было такого. Не любила никого, айе. Учителя своего, Веридиса, даже его не любила, а так… благодарна была, что подобрал, не бросил подыхать на улице, учил, воспитывал… арбалет мне купил…

– А родители?

– А что родители? – Зерги шмыгнула носом, села и обхватила колени руками. – Маму я почти не помню, мне пять лет было, когда она умерла. Отец – дурак и пьяница, сперва мать забил, баб водил каких-то беспрестанно, дрался, потом сам утоп, за что его любить? Ты… ну это ты. Сам понимаешь… Только не обижайся, ладно? Это просто… ну такое чувство было… не любовь. Айе. – Зерги будто смутилась и отвернулась. – Прости, я не хотела тебе такого говорить. А его я, как увидела, поняла – пропала! Куда он, туда и я. Уйти сил нет. Остаться – так вообще кошмар. Я сама не своя, когда он рядом. Вот ты говоришь, любовь – это когда можешь с кем-то быть и не ругаться. А я только и делаю, что с ним ругаюсь, а иначе страшно: так хочу, чтобы он БЫЛ. Я такого никогда не чувствовала, это… это какая-то сладкая мерзость. Когда он смотрит на меня вот так, у меня все мысли разлетаются: пух! – и нету. Голова как надутый пузырь, только горошина катается внутри, гремит: хочу, хочу, хочу! Не дай бог, сдамся. А то он скажет: «Прыгни с крыши!» – прыгну, не задумаюсь. Прикажет: «На колени, и лай по-собачьи!» – грохнусь на четвереньки и загавкаю… Вот как сильно я его хочу! Понимаешь? Гадство. – Она закусила губу и помотала головой; слезинки на её щеках уже прокладывали новые дорожки. – Вот же гадство…

Она закрыла лицо ладонями.

Травник молчал. Молчала и Зерги.

– День и ночь об этом думаю, – сказала Зерги наконец. – Вернее, ночь. Каждую ночь. Всю ночь, айе. Днём я не думаю – когда я птица, я вообще не думаю. Там только чувства, чистые, яркие, у людей таких не бывает. Там, если охота – так это ОХОТА, если злость – то настоящая ЗЛОСТЬ! Гадюку позавчера пришибла, веришь ли – в жизни так азартно не дралась! А наверху – только полёт и ветер, только небо и я! Каждое пёрышко плещет, глаза каждую травинку видят, куда хочешь, туда лети… А всё равно, он свистнет – я к нему со всех ног… вернее, со всех крыл. Сердце бьётся…

Зерги сунула ладони между ног и сжала колени. Опустила глаза. Помолчала.

– Когда обратно в человека превращаюсь, – продолжила она, чуть погодя, – то что-то помню, что-то – нет, но точно помню, что не знаю слов, не понимаю их, когда я ястреб. Иногда жалко, иногда наоборот – хочется остаться такой. Не всегда хочется думать. Ты не сердишься?

– Да нет, пожалуй, не сержусь, – задумчиво сказал травник. – Знаешь, я тебя, наверное, понимаю. То, о чём ты сейчас говорила, – это ведь тоже любовь. Только вот в чём загвоздка. Я долго думал об этом, пока однажды вдруг не понял, что любви на самом деле как бы нет. То есть она, конечно, есть, но, если ты не хочешь её видеть и всё время отворачиваешься, злишься на себя, её не будет. Будет только больно. Иногда, быть может, хорошо, но чаще – больно. Любовь – как счастье, надо сперва придумать, а потом в неё поверить. Я уже так не могу. Не получается.

– Придумать или поверить?

– И то и другое. А ты уже свою любовь придумала, по-настоящему, а стало быть, увидела. Поверить только не решаешься. Поверишь – будешь счастлива.

– А если не буду?

– Всё может быть. Жизнь – рисковая штука.

Оба долго молчали. Костёр почти погас. Небо на востоке начало светлеть. Вдруг Зерги шумно и прерывисто вздохнула и придвинулась к травнику. Наклонилась, опустила голову ему на грудь и закрыла глаза.

– Обними меня, – тихо попросила она.

– Зерги… – Травник в нерешительности поднял руку, но не прикоснулся к ней. – Зерги, послушай… Не надо.

– Обними меня, пожалуйста, – упрямо, настойчиво повторила она. Жуга не видел её лица, только стриженый мальчишеский затылок, но слышал, как девушка закусила губу и еле сдерживает слёзы. – Ну я прошу тебя…

Травник попытался отодвинуться, и Зерги развернулась к нему лицом. Стало видно, как она грызёт костяшки пальцев.

– Ты…

– Жуга, – выдохнула она, подалась вперёд и ухватила его за рубаху. – Жуга, ну пожалуйста… У меня никого нет ближе тебя. Ни сейчас, ни вообще. Даже Рутгер. Ты, наверно, прав, но я больше не могу… не могу больше. By Got, у меня живот сводит, я вся мокрая. Я должна хоть что-то сделать, а то я голову сейчас об камень расшибу! Прости меня, я… я не знаю. Когда мы натворили это, у нас не было другого выхода, а теперь… Когда он человек, я птица. Дура с крыльями. Жру змей и всяких сусликов, клююсь и гажу на лету. Как ему любить меня такую? А мне что делать? Что? Под собаку ложиться? Жуга, я прошу тебя. Один раз. Ну, пожалуйста.

Её тонкие, необычно сильные для женщины руки словно жили своей жизнью – двигались, хватали за рубашку, гладили, теребили. Травник не отвечал, не двигался, только молча глядел на неё, без вопроса, без мольбы, без вожделения. А небо светлело. Облака, подсвеченные снизу, блестели, словно чешуя макрели. Оглянувшись на восход, не получив ответа, девушка издала короткий отчаянный стон, приподнялась и дёрнула завязки на груди. Быстрым движением сбросила куртку, яростно вырвав из рукава сперва одну руку, потом другую, и потянула через голову рубашку. Обнажились плоский живот и маленькие груди, между которых на шнурке висел наконечник арбалетного болта. Она вся дрожала, и отнюдь не холод был тому причиной. Не говоря ни слова, травник приподнялся и помог ей высвободиться из тесных рейтуз, ещё мгновение потратил, чтобы снять свою рубашку, затем так же молча обнял её и привлёк к себе.

– Какие у тебя глаза, – тихо выдохнула она. – Боже, какие глаза…

Зерги выгнулась, дышала мелко, быстро. На травника она почти не смотрела, в разрезе век виднелись лишь полосочки белков. Губы её были жаркими, как огонь, и этот жар против воли воспламенял. Жуга не стал сопротивляться и отдался на волю течения. Они слились, но то была скорее не любовь, а сдавленная битва двух измученных людей, отчаянная, страстная попытка поскорей, любой ценой достичь покоя и небытия, пустая радость, отголосок смутного желания быть вместе, не важно с кем. На вид это больше походило на схватку двух зверей – они метались, загребали землю, перекатывались в зарослях петушьей лапы и куриной слепоты, скулили, были сверху, снизу, кусались, царапались, спины у обоих были в кровь исполосованы травой. Звёзды побледнели и успели исчезнуть, когда оба без сил рухнули и замерли, тяжело дыша. Вокруг была картина разрушения: трава помята, одеяла скомкались, одежда разбросана, рубашки – чёрная и белоснежная – смешались и переплелись, как сброшенная кожа.