Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

«Аминь! Аминь!» – отозвались все шестеро, выпили и шумно зачавкали варёными колбасками, которыми был набит висевший над костром котелок.

Хесус де Понте оторвался от горлышка и перевёл дух:

– А-ах! Хороша водичка! Крепкая, на жжёном сахаре. Где брал?

– В зелёном вагончике, у мамаши Кураш. А что?

– Хороша!

Певец у ближнего костра умолк (наверняка чтобы тоже глотнуть вина) и после паузы закончил:

И больше он не пел.

Некоторое время все сидели молча, размышляя то ли над словами песни, то ли над своими судьбами. Мануэль Гонсалес неотрывно смотрел в огонь, поглаживая меч, лежащий на коленях. На мгновенье воцарилась тишина, такая полная, что стало слышно, как плещется вода в канале и хрустит сухая листва под ногами дозорных. Ветер, налетавший резкими порывами, трепал косые лепестки огня, дул в горло брошенной бутылки и производил унылый гул. Потом все стали обсуждать положение повстанцев за стенами осаждённого города. Большинство сходилось во мнении, что сидеть им осталось недолго.

– Обжоры и пьяницы эти нидерландцы! – ругался Альберто Гарсия – лысоватый здоровяк с мясистым носом. – Нам вот, испанцам, довольно двух фиг на ужин. А эти ублюдки уже, наверное, подъели все запасы, перебили всех собак и кошек и теперь грызут сыр из мышеловок и кожаные кошельки. Говорят, они жрут уже лягушек и крыс. В городе чума. Так-то! Знай наших!

Насчёт «двух фиг на ужин» можно было и поспорить: сам он держал на алебарде над огнём ощипанного каплуна и время от времени тыкал его ножом, проверяя, насколько тот успел прожариться.

– Так им и надо! – поддакивал ему Хесус, и все кивали, соглашаясь. – Сколько можно тут сидеть? Но ничего: подмоги им ждать неоткуда, а провизию так запросто, как раньше, им не подвезти. Ещё месячишко-другой, а там нагрянут холода, и мы возьмём их голыми руками. Сами нам ключи вынесут, на серебряном блюде, ещё будут умолять, чтобы мы их взяли.

– Чушь! – орал Гарсия. – У них слабые стены, устарелые рвы и больше ничего. А наши мортиры бьют сорокашестифунтовыми ядрами, а это не баран чихнул! И потом, какой, к чёрту, голод, если они на ночь коров выпускают пастись?

– Иди ты!..

– Я сам видел! Я в темноте лучше вижу, это вы слепошарые. Говорю тебе: есть только одни ключи от этого проклятого гордишки – это наши пушки, и я не хочу никаких других!

– Не хочешь, так иди под стену! Давай беги, там тебе всыпят горячих, обольют кипяточком, сбросят камешек величиной с корову, тогда попляшешь! Это тебе не батальонный сортир приступом брать, как ты давеча, когда у тебя живот скрутило. Шесть дней назад мы выпустили шестьсот ядер по Белым воротам, а по Петушиным ещё семьсот. И что? Прошла ночь – и словно не было пушек! Всё отстроили заново. У них там, наверное, запас камней на три войны. Caray! У них и женщины дерутся, а дети подтаскивают на стены корзины с камнями! Лично я предпочитаю ждать, пока они там сами передохнут.

– Всё равно, – упорствовал Гарсия. – Думается мне, принц только из честолюбия сопротивляется королю; он хочет, чтоб его боялись – тогда он удержит города как залог. Я слышал, герцог предлагал ему полное помилование и поклялся вернуть ему и его людям все их владения, если тот покорится королю. Если это случится, придётся снять осаду, и тогда получится, мы зря тут проливали кровь.

– Чтобы Оранжевый сдался? Как бы не так! Помилование, ха! Он же понимает, что если и получит его, то только так же, как Эгмонт и Горн – с полным отпущением грехов! Нет, нам придётся сидеть здесь до последнего.

Мартин Киппер поднял голову и мутным взором оглядел спорящих.

– Послушайте, что я скажу, – с трудом выговорил он, после чего уронил голову на грудь и захрапел. Все захохотали, но даже это не смогло его разбудить.

Тут вдруг послышались шаги, затем надсадный кашель, и костёр осветил круглую физиономию полоумного Смитте.

– Мор!!! – крикнул он так громко и внезапно, что все вздрогнули.

– Тьфу на тебя! – выругался Хосе-Фернандес и перекрестился. – Чего ты людям покоя не даёшь? Угомонись, иди спать!

Но толстяк не думал «угомоняться».

– Мор! – снова повторил он и, воздевши палец, обвёл сидящих строгим взглядом. – Ибо сказано в Писании: придут Четыре Всадника, а имена им – Мор, Глад, Война и Хлад! Они уже пришли в тот град земной! – Он указал на темнеющие вдалеке стены Лейдена. – Хотите, чтобы они пришли сюда, за вами?

– Это что ещё за чудо?! – удивился Хесус, которого, казалось, вообще ничто не могло пронять. Родригес даже вздрогнул – так этот возглас походил на памятный крик Санчеса, когда они впервые встретили безумного толстяка.

– Это Смитте, он ненормальный, – пояснил Хосе-Фернандес. – Мы нашли его, когда искали рыжего колдуна. Отец Себастьян решил, что он может быть нам полезен.

– Колдуна? Какого колдуна?

– Травника, – пояснил Родригес. – Того травника по прозвищу Лис.

– Травник, травник, – проворчал каталонец, плюнул в костёр, почесал поясницу, подумал и снова плюнул в костёр. – Он у меня уже в печёнках сидит, этот травник! Этот brujo как арбузное семечко: чем сильней его сжимаешь, тем быстрее он выскальзывает из пальцев. Жду не дождусь того момента, когда наброшу ему верёвку на шею!

– Хляби небесные, хляби земные… – вдруг отчётливо сказал Смитте. – Новый потоп… новый потоп…

И умолк.

Тут снова раздались шаги, и из темноты возникла фигура человека.

– Buenas noches, caballeros, – грустно произнёс пришелец, останавливаясь так, чтобы огонь освещал его печальный образ с длинными усами. Он стоял там, опираясь на большую алебарду старой ковки с потемневшим древком, и моргал. Было ему за пятьдесят, и волосы его, там, где они выбивались из-под засаленного берета, были совершенно седыми. Альберто и Хесус на мгновение примолкли, но, узнав его, загомонили разом:

– О, Хенаро! Это же Хенаро! Родригес, это же старик Хенаро, помнишь его? Ven aqui, abuelo [108] Иди сюда, дед ( исп. ). . Держи флягу и подсаживайся к нам.

Пришелец с достоинством принял фляжку, сесть не сел, но вытер горышко и сделал насколько больших глотков, после чего сказал, возвращая её Хесусу:

– Эстебано умирает.

– Voto a Dios! – воскликнул Хесус. – Эстебан Протеро?

– Si.

– Упокой господи его душу! За священником послали?

Старик покачал головой:

– Это не нужно: его уже исповедовали сегодня вечером.

Альберто закряхтел и обвёл взглядом собутыльников.

– Надо бы сходить к нему, побыть с ним, что ли, – сказал он неловко и пояснил: – При последнем штурме парню раздробило ногу камнем и пробило пулей грудь навылет. Лекарь отнял ногу, мы уж решили, что парень выкарабкается, да видно, не судьба. Горячка, чтоб её…