Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

Его шатало. Перед глазами, как живое, стояло видение лица девушки-ястреба. Наконец он застегнул штаны, обернулся – и нос к носу столкнулся с каким-то человеком.

– Где она? – без предисловий, в лоб, спросил тот.

Бенедикт даже не смог ничего ответить, только испуганно ахнул, шагнул назад, взмахнул руками и непременно упал бы в канал, не ухвати его пришелец за обшлага суконного полукафтана. Только сейчас, когда их лица разделяли два-три дюйма, Бенедикт узнал беловолосого парня, который приходил с травником.

– Где она?! – повторил тот, жарко дыша Бенедикту в лицо.

Не нужно было никаких пояснений, Бенедикт сразу понял, что речь может идти только об одном человеке.

– Она… погибла, – выдавил он.

– Это я уже знаю! Как?

Бенедикт сглотнул.

– Разбилась. Упала с ратуши. Сначала в неё выстрелили, потом она упала. Я… ничего не мог сделать. Она сама туда полезла. Я ничего… не мог.

Беловолосый молчал.

– Где она сейчас?

– На западном кладбище. Это недалеко отсюда, за церковью Святого Панкраса. Её похоронили отдельно, за оградой. Я… я могу показать.

– За оградой? То есть там, где хоронят актёров, проституток и самоубийц?

Бенедикт не посмел соврать:

– Да.

Наёмник задумался, глядя куда-то поверх Бенедикта и странно пошевеливая носом.

– Ладно, – сказал он, отпуская наконец его воротник. – Может, это даже к лучшему – не придётся взламывать ворота. Однако, чёрт бы вас всех побрал, времени у меня немного, но, может быть, хватит. Показывай!

Он толкнул школяра вперёд, и тот не посмел перечить, даже не спросил, как следовало бы, что ему за это будет (или, правильней сказать, чего не будет). Почему-то он верил, даже не верил – чувствовал, что странный тип не причинит ему вреда. Что было тому причиной, он не знал. Быть может, разговор с воскресшим травником придал ему уверенности, а может, ему просто было всё равно теперь, после того, как муза, посетившая его в обличии той девушки, навеки отошла в мир иной.

Они шли, подгоняемые ветром и дождём, а вслед им летел последний куплет:

– Идиоты, – вынес свой вердикт беловолосый наёмник.

Путь до кладбищенской земли не занял много времени, и вскоре они остановились у самой ограды, в тени старого монастыря, где чернели несколько свеженасыпанных, ещё не успевших осесть земляных холмиков.

– Который?

– Этот, – указал Бенедикт, внутренне уже понимая, что́ сейчас произойдёт, чему свидетелем он станет, и внутренне холодея от этого.

Беловолосый опустился на колени и осторожно тронул могильную землю, будто перед ним было что-то очень хрупкое. Наверное, целую минуту держал он ладонь на гребне. Бенедикт не смел шевелиться, не смел уйти, не смел отвести глаз. Что-то его держало, и он сам не понимал, что именно. Он только сейчас заметил, что пришелец бос и облачён только в длинную рубаху и лёгкую куртку мастерового, да и те промокли насквозь. Штанов на нём и вовсе не было. Тут белобрысый вдруг упал на четвереньки и быстро-быстро стал расшвыривать рыхлую землю. Он не попросил помочь, словно Бенедикт перестал для него существовать, вообще не произнёс ни слова. Бенедикт смотрел на его руки с чёрными ороговевшими ногтями – руки кого угодно, только не человека, – и ему вновь становилось страшно. Здесь крылась какая-то тайна, которую он не в силах был постичь. А беловолосый рыл как одержимый, загребал обеими руками, но попеременно, как собака лапами, и всё время фыркал; комья грязи и сырой земли летели у него промеж ног. Вскоре верхняя половина его тела совсем скрылась в яме. Бенедикту вспомнилось, что, когда девицу хоронили, могилу вырыли неглубоко – ни у кого не было сил копать как следует. Так оно и было: не прошло и получаса, как из земли показались клочья савана.

Беловолосый замер, тяжело дыша. Помедлил, разорвал и отбросил с головы девушки ставшую грязной погребальную тряпку. Бенедикт вздрогнул и перекрестился, когда открылось девичье лицо – безмятежное, спокойное, мертвенно-белое, не тронутое тлением. Дождь обмыл с него грязь и комочки глины. Белые волосы у парня на загривке встопорщились и встали дыбом. Он резко обернулся на Бенедикта, ощерив клыки. Глаза его ярко блеснули. Казалось, ещё мгновение – и он вскинет голову и завоет, как пёс на луну, однако этого не произошло: беловолосый только протянул руку и тихо-тихо, очень осторожно погладил мёртвую девушку по щеке. Взгляд его был полон боли и отчаяния, из глаз текли слёзы. Он погрузил руки в рыхлую землю, поднатужился и в два рывка вытащил тело на поверхность. Встал, перевёл дыхание, затем как пёрышко взвалил ношу на плечо и обернулся к Бенедикту.

– Как твоё имя? – хрипло спросил он.

– Бенедикт ван Боотс, – ответил ученик художника, опять не видя смысла врать. Ветер швырял ему в лицо брызги дождя и хлопал полями шляпы.

– Я тебя не забуду, Бенедикт-с-баржи, – произнёс наёмник. – Прощай.

С этими словами он развернулся и подобно тени растворился во мгле.

Бенедикт остался один. Если б не разрытая могила, он бы подумал, что ему это привиделось в бреду начавшейся болезни или что вода с корицей оказалась крепче, чем он думал.

– «И счастлив тот, кто средь волненья их обретать и ведать мог…» – повторил ученик художника и вздрогнул, когда из-за домов раздался тоскливый, полный отчаяния звериный вой.

Наступила ночь.

При взгляде на эту рану даже видавший виды полковой медик Мармадьюк Лессо изменился в лице. Он прикоснулся там, прикоснулся тут, но так и не решился что-то вправить или сдвинуть с места. Синяк занимал весь бок, рёбра с правой стороны были сломаны и вдавлены, осколки их наверняка пронзили лёгкое. Из-под повязки при каждом вдохе-выдохе пузырилась кровь. Печень тоже наверняка не выдержала этого удара и была разорвана, то же и селезёнка. Голова была обвязана, но то, наверное, было следствие падения на землю.

«Вот это удар… – думал лекарь. – Это фальконет, несомненно, фальконет. Такое могло сделать только пушечное ядро. Конечно, это мог быть и моргенштерн, но редко встретишь нынче парня с моргенштерном – очень уж капризный норов у этой штуки, да и не каждому она по руке. Опять же, удар нанесён спереди, не сбоку – моргенштерном так не размахнёшься».