Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– Эхой! – прокричал великан. – Жуга, уж не ты ли это?

– Я, Яльмар, я! Какими судьбами?

Корабль подошёл ближе и стал разворачиваться.

– Какими судьбами? – поставив ногу на борт, переспросил норманн. – Ты спрашиваешь: «какими судьбами»? Ха! Клянусь Одином, это была долгая история, тут одним раскладом не отделаешься! Мы же начали всю эту заварушку, первыми взорвали дамбу, если ты не знаешь. Но проклятые испанцы перехватили нас! Пришлось тяжеленько. Но мы прорвались! Покрошили их уйму, сами потеряли шестерых, у меня пуля в бедре – кстати, надо бы вытащить, – но наша взяла!

– А Сигурд? Сигурд жив?

– Сигурд? – удивился Яльмар. – Что ему сделается – его и пушкой не убьёшь. Так, – он огляделся. – Где удобнее причалить? Где вообще этот чёртов городишко, из-за которого весь сыр-бор? А то мы привезли им селёдку, муку и земляные яблоки, осадка такая, что бортами черпаем. Да, есть у меня ещё одно дело, я хотел спросить… Эй, а это кто с тобой?

Травник крепче обнял девушку за плечи.

– Потом скажу, – ответил он. – Пока причальте здесь: в городе и без вас полно судов. Обходите с юга – там глубже, там старый канал. Мы сейчас тоже пойдём туда.

– Как скажешь! Только смотри не обмани: если не выпьешь со мной, я тебя пришибу.

– Если не пришибёшь, выпью. Давай причаливай, слово даю – не пожалеешь.

Варяг расхохотался.

– Ты всё такой же, зашиби меня Мьёльнир! Ладно, увидимся. Ульф! Слышал, что сказал тебе мастер Лис? Право на борт, поворачивай к югу! Навались, ребята, навались! Живей, живей! Или снова хотите волочить наш кнорр по мелям, как баржу?

– Яльмар, Яльмар… – занервничал Карел, сгибая и разгибая пухлые пальцы. – Кто это – Яльмар?

– Яльмар? – задумался травник, провожая корабль взглядом. – Это в двух словах не объяснишь. Это – ух! – он сжал кулак.

– О… Да? Тогда я полетел.

Карел снял башмаки, вынул из них свинцовые пластины, надел опять, потопал и поднялся над землёй.

– Как приземляться будешь?

– Как-нибудь, – ответил тот. – Не в первый раз. Ухвачусь за дерево или ещё за что-нибудь. Эх, найти бы город, где побольше высоких домов и всяких башен! Я б на крыше поселился. Ладно! Счастливо оставаться!

Он поднимался всё выше, ветер относил его на восток. Маленький гном помахал им сверху рукой, и все долго смотрели ему вслед, пока он не превратился в точку в синем небе.

– И мне пора, – засобирался лепрекон. – Засиделся. Ждут меня там. Ага.

Откуда-то взялась сумка, такая же мохнатая, как сам лепрекон, и тот сноровисто стал укладывать в неё инструменты. Вскинул её на плечо, откланялся, скрылся за кустами, пошуршал и тоже исчез.

Девушка и травник остались одни.

– Зачем ты сделал это? – спросила девушка. – Неужели это было так нужно?

– Это было так ужасно? – тихо спросил Жуга.

Девушку передёрнуло.

– Чудовищно! – призналась она. – Я ни разу не видела, как сжигают людей. Слышала, но вот так… А мне потом сказали, я ещё не видела самого страшного.

– Тогда, надеюсь, ты пожелала, чтобы это кончилось и больше никогда не повторялось.

Ялка крепче прижалась к травнику, неловко повернувшись боком, чтобы не мешал живот.

– Я… спросить хотела, – запинаясь, произнесла она, понимая, что всё равно когда-нибудь спросит его об этом. – Как же ты решишься взять меня такую? Ведь это… не твой ребёнок.

– Зато твой.

– М-да, – сказала Ялка и неловко хихикнула. – Как-то глупо получается… Стою тут, как дура. Наверное, надо броситься тебе на шею, что-нибудь сказать…

– Успеем, – успокоил её травник. – Теперь у нас в запасе много времени. Целая жизнь.

Тут за спиной у них опять откашлялись.

– Ну что ещё? – сердито обернулся травник.

– Это… – сказал лепрекон. – Я извиняюсь, но, кажись, я шило забыл.

И в самом деле, маленькое шило так и торчало в выемке старой коряги.

– Спасибо ещё раз, – сказала Ялка.

– Не за что: мы все перед тобой в долгу.

– За что?

Он вскинул сумку на плечо.

– За то, что помнила о нас.

Ялка растерялась и только потом поняла, что он имеет в виду. Ей вспомнился тот ритуал на поляне, в заколдованном лесу, когда лесной народец устроил ей «смотрины». Может, уже тогда они всё знали и предвидели, задумав показаться ей и так, и этак, чтобы она запомнила их всех как можно лучше и потом, когда придёт пора, дала им шанс не исчезнуть?

– Как твоё имя? – спросила Ялка и тут же представилась, чтобы не выглядеть невежливой: – Моё – Иоланта.

– Гриндер, – сказал лепрекон.

И провалился сквозь землю.

Ослики топали по дороге. Тихо скрипели колёса. Повозка ясеневого дерева неспешно катилась на юг.

– Поражаюсь я вам, испанцам, – вслух размышлял бородатый кукольник. – Чего вам не сидится у себя на родине? Что и говорить, испанская империя огромна, но это же не повод везде держать свои войска. Вполне можно обходиться силами наместников. И всё же где война, там испанец. Непонятно это мне.

Ещё в конце лета Барба прекратил бриться и снова начал отращивать бороду. До былого великолепия было, конечно, ещё далеко, но уже сейчас он выглядел достаточно внушительно. Сидевший рядом Мануэль Гонсалес посмотрел на сицилийца и усмехнулся.

– Что ж непонятного, – философски сказал он. – Любой испанец – воин. Мы три века воевали, чтобы освободить нашу землю. Гранада пала совсем недавно. Да и потом было достаточно мятежей, чтобы не вкладывать оружие в ножны: то сеговийские communeros, то germanias из Валенсии, да и турки не дремлют. А теперь ещё англичане. И Новый Свет тоже не самое спокойное местечко… Вы слыхали что-нибудь о Новом Свете?

– Что? А, si, конечно.

– Многие подались туда после того, как разрешили отъезд. Испанский дворянин не признаёт иного занятия, кроме войны, а дворян в Испании не счесть.

– Squzi? – Карл Барба поправил очки. – Вы тоже дворянин?

– Нет, я не дворянин.

– Тогда зачем это вам?

– Трудно объяснить. Я из Толедо. Это о чём-нибудь вам говорит?

– Смотря что вы хотите этим сказать, – уклончиво ответил Барба.

– Я оружейник. И всегда был охоч до новых впечатлений. Но путешествия мне были не по карману, а сидеть на месте – это не по мне. Вы понимаете меня?

– Вполне. Вижу, без дела вы не останетесь.

– Да уж…

Они проехали ещё немного. Ряды высоких ореховых деревьев вдоль дороги медленно теряли листья. Солнце ещё припекало, но ветер был холодный, кукольник и испанец мёрзли; но если испанец обходился так, то Барба кутался в меховую куртку, всё время ёжился и зевал. Под глазами его набрякли мешки.

– Вы стали плохо спать, – заметил Мануэль.

– И не говорите, – печально согласился итальянец. – С тех пор как сожгли того рыжего монаха-лекаря, со мною сам не понимаю, что творится. Иной раз думаю, что я схожу с ума.