Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– Отчего же?

– Куклы, mon ami. – Бородач похлопал по сундуку за своей спиной.

– А что куклы?

– Сам не понимаю. – Взгляд Барбы сделался задумчив. – У меня такое впечатление, что они… как это по-фламандски… animacioni…

– Ожили?

– Si, ожили. Всякий раз, когда я открываю сундук, они лежат по-другому, не так, как я их положил. Пьеро всё время перебирается к Коломбине, пёс будто треплет Арлекина, а этот негодяй Пульчинелла вообще прячется по углам, на самом дне. Перед каждым представлением я подолгу не могу найти нужную куклу, они будто прячутся. Ночами там будто кто-то шуршит, смеётся, шепчется… Верите ли, я стал закрывать сундук на замок, иначе боюсь оставаться один. Не жизнь, а просто кошмарный сон. Я так устал от этих кукол!

– По-моему, вы переутомились. На вас слишком сильное впечатление произвело аутодафе.

– Может быть.

– Если вы никогда раньше не присутствовали на казни, это может вызвать потрясение. Я неоднократно… Caray! Что это там?

Теперь и Барба услышал какие-то крики, поправил очки и разглядел, как справа под деревом двое человек мутузят третьего. Как раз в этот момент они повалили его на землю и стали пинать, а тот сжимался в комок и пытался прикрыть руками голову. Барба натянул поводья, но Мануэль, не дожидаясь остановки, уже соскочил с повозки и бежал к ним.

– Эй! Именем короля и закона, остановитесь!

Двое обернулись и на мгновение прекратили своё занятие. Кукольник смог разглядеть их и понял, что это парень и девушка, одетая в мужской костюм. Парень был высокий, голубоглазый, с круглой головой и короткой стрижкой. Оружия при нём не было, если не считать ножа за поясом. Зеленоглазая ведьма с соломенными волосами была ниже его почти на голову, а за спиной носила арбалет. Неподалёку стояли две осёдланные лошади – соловый рысак и серая в яблоках кобыла. И парень, и девица выглядели сущими разбойниками, и в одиночку Барба предпочёл бы проехать мимо, но маленький испанец, похоже, не боялся никого и ничего.

– Чего тебе надо, испанец? – с явным недовольством осведомился парень.

– Зачем вы избиваете этого несчастного? Прекратите немедленно!

– Это наше дело.

– В чём он виновен?

– Это тоже наше дело. А тебе-то что?

– Я альгвазил на службе короля, – объявил Мануэль, расставив ноги и кладя ладонь на рукоять меча. Суровый тон, каким это было сказано, не оставлял никаких сомнений в его правоте. – Если этот парень виноват, отведите его в город, где его предадут справедливому суду.

– Где ты видел справедливый суд в этой стране? – усмехнулся беловолосый, плюнул и растёр. – За его преступление, испанец, ещё не придумали казни. Иди своей дорогой. Мы как-нибудь сами разберёмся.

А лежащий на земле ничего не говорил, только зыркал глазами, глядя то на испанца, то на своих мучителей, и придерживал отбитую руку. Молчание затягивалось. Вдруг девица, не отводившая взгляда от серого меча Мануэля, тронула своего спутника за плечо, поднялась на цыпочки и что-то шепнула ему на ухо. Тот вздрогнул и тоже прищурился на меч. Не оборачиваясь, что-то спросил у неё уголком рта. Девица кивнула. Ещё мгновение парень колебался, потом махнул рукой.

– Ладно, он ваш, – вдруг решил он, плюнул и толкнул носком сапога рыжего парня. – Слышишь, ты? Вставай. Вставай, поганец! By Got, тебя даже убивать противно… Благодари бога и господина испанца за свою паршивую шкуру.

Карл Барба был по-настоящему удивлён. Вряд ли они испугались. Насколько итальянец знал природу человеческой души (а он как ярмарочный артист обязан был её знать), страха тут не было и в помине. Дело было совсем в другом, но вот в чём, этого кукольник не мог уразуметь.

Парень с девушкой тем временем сноровисто забрались в сёдла и, не говоря ни слова, пустили лошадей в галоп. Пара минут – и они скрылись из виду. Наступила тишина.

Рыжий парень встал.

– Благодарствуйте, господин, – сказал он и поклонился, кривясь на один бок. – Ежели б не вы, они б меня забили, факт, забили бы.

– Это мой долг, – ответил Мануэль. – Почему на тебя напали?

– Это… долго объяснять.

– Как твоё имя?

– Я… Меня зовут Шнырь, – сказал тот и повторил, словно боялся, что ему с первого раза не поверят: – Меня зовут Шнырь.

Мануэль нахмурился и некоторое время молча и с неудовольствием созерцал спасённого и потирал подбородок. В нём определённо было что-то неприятное, в этом рыжем парне.

– У меня большое желание связать тебя и отвезти в город, – наконец сказал испанец. – Но ладно. Ступай своей дорогой, в чём бы ты ни провинился, и больше не попадайся. Ни им, ни мне.

Он резко развернулся и направился к повозке, придерживая меч и вышагивая, словно циркуль. Взобрался на козлы. Итальянец тронул вожжи, и тележка покатилась дальше, скрипя и переваливаясь на ухабах. Рыжий парень смотрел ей вслед, потом скривился в презрительной усмешке.

– Катитесь, катитесь, ублюдки, – процедил он сквозь зубы. – Будет время, я с вами ещё потолкую, а сейчас есть дела поважнее. – Он потрогал челюсть. – Однако здорово они меня отделали… Ладно. Тело молодое, выдержит. Хоть на что-то этот придурок сгодился.

Шнырь повернулся и зашагал на север. Лицо его как-то странно изменилось, словно он постарел сразу на несколько лет. Простоватое выражение слетело с него, словно маска. Казалось, теперь за этим взглядом прячется совершенно другой человек.

Но этого уже никто не видел.

В тот день весны будто по какому-то наитию настоятель Геймблахской обители аббат Микаэль решил пройтись вдоль монастырских стен. Погода благоприятствовала, время было ещё не позднее, и престарелый монах решил размять ноги. Солнышко пригревало, снег таял, пробудившаяся обитель полнилась трудом. Монахи прибирались, пилили дрова, чистили пруды и перекапывали грядки. Давно исчезли следы прошлогоднего пожара, монахи более не пересказывали новициям историю пленённой ведьмы и сгоревших альгвазилов. Аббат пребывал в прекрасном настроении. И в ту минуту, когда он проходил мимо ворот, снаружи кто-то постучал. Привратник, молодой парнишка Аристид, временно заменявший на этом посту заболевшего Иеремию, поспешил открыть, и настоятель помимо воли подошёл поближе – рассмотреть, кто к ним пожаловал.

А пожаловал монах (на этот счёт не возникало никаких сомнений), и он явно долго странствовал, прежде чем прийти сюда, и дорога была нелегка. Всё говорило об этом – и худое измождённое лицо, и порядком выцветшая чёрная ряса, и сбитый посох, и заросшая тонзура… Но было обстоятельство, смутившее аббата: этот брат-проповедник был болен или покалечен. Фигура его вся перекосилась, он кренился при ходьбе направо, будто у него были сломаны рёбра. Аббат нахмурил лоб, испытывая странное чувство. Он видел раньше этого монаха, явно видел, но когда и где, вспомнить не мог и потому только стоял и смотрел.