Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

Она опять подумала о травнике, о том, что их связывало, и о том, откуда всё пришло. Сам Жуга считал, что в нём нет больше магии – энергия рассеялась, и это, кажется, его не тяготило, наоборот, даже принесло какое-то облегчение. В глубине души она подозревала, что частичка волшебства в нём осталась, и в равной степени надеялась на это и боялась. Она до сих пор не могла поверить. Ей снились кошмары. По ночам ей слышались крики, мерещились запахи дыма и горелой плоти, она просыпалась, и подушка её была мокра от слёз. В такие минуты Ялка цеплялась за травника, прижималась к нему так, словно хотела оставить у него на коже отпечаток своего лица. Жуга просыпался и гладил её стриженую голову: «Ну что ты, успокойся, успокойся… Видишь: всё хорошо, мы живы». Так она опять засыпала, если только эта возня не будила Торию.

И ещё она понимала, что теперь обречена всю жизнь гадать: истинны его чувства или нет и что же есть его любовь – была она уже тогда, в момент их первой встречи, или зародилась позже? Или же вообще пришла в последний миг? А может быть (тут Ялке делалось нехорошо), она сама, вернув его из чёрного небытия, без всякой задней мысли сотворила этот зов и поселила в его сердце? Ведь что-то она пожелала для себя! Так чего же? Может, этого?

Тот ли он, что раньше, или тот, каким она его себе придумала?

С другой стороны, подумала она, какая разница! Любая женщина обречена всю жизнь задаваться этим вопросом и не находить ответа.

«Надо поменьше думать об этом!» – решила она и с дочкой на руках направилась во внутренний дворик, в маленький голландский сад с застеклённой оранжереей, где белый посох травника, воткнутый в землю, дал первые побеги.

«У меня есть гнездо, – с улыбкой подумала она. – И я знаю, куда я лечу!»

Она шла, и строки нового стихотворения словно сами собой слагались у неё в голове. Подобное стало происходить с ней всё чаще. Видимо, дыхание Бездны Снов – предвечный ледяной огонь, который опаляет души поэтов, пророков и мечтателей, затронул и девушку тоже. Но это было всё, что она вынесла оттуда, и о том она не говорила никому, поелику не подобает женщине писать стихи.

А если разобраться, то она и не писала их, а только думала.

А травник шёл по улице, наступая на собственную тень, щурился на мартовское солнце в лужах, и подбитые гвоздями каблуки его стучали по оттаявшей голландской мостовой. С крыш капало. Университетский квартал давно проснулся, все спешили на занятия. Знакомые студенты здоровались с ним, незнакомые косились и на всякий случай тоже раскланивались. Жуга кивал им в ответ. Народу пока было мало: не так уж много времени прошло после осады, город не успел привыкнуть к мирной жизни, но всю зиму горожане и приезжие мастера строили и подновляли здания, а желающие учиться – по одному, по двое – ехали сюда со всех концов свободных Нидерландов.

Жуга перешёл по мосту через маленький канал, остановился перед трёхэтажным строением красного кирпича. Здание было совершенно новым, сияло целенькими стёклами, на стенах ни щербинки от пули, ни следа от удара ядром.

Здесь помещался медицинский факультет Лейденского университета.

Жуга помешкал в нерешительности возле входа и вошёл. На мгновение задержал взгляд на двери, над которой в камне было выбито: «Hic locus est, ubi mors gaudet succurrere vitae», и по лестнице поднялся на второй этаж, в аудиторию, откуда доносился негромкий гул голосов, сразу смолкший при его появлении. Травник поднялся на кафедру и оглядел собравшихся. Было их почти два десятка, он видел их на зачислении, беседовал с каждым, а списки и сейчас держал в руках, но всё равно никак не мог привыкнуть к своей новой роли.

Высокий парень в очках на длинном носу шагнул ему навстречу и отвесил поклон:

– Все готово, господин Лис.

– Очень хорошо, Бенедикт. – Жуга кивнул. – В таком разе приступим к занятиям. – Он выпрямился. – Итак, добрый день, господа студенты! Позвольте именовать вас так, ибо вы были экзаменованы и признаны достойными учиться в нашем университете, который, я уверен, вскоре снищет себе всемирную славу. Вам выпала честь стать его первыми студентами, так сказать, in statu nascendi [135] В состоянии зарождения, в момент образования ( лат. ). . Вы выбрали для себя нелёгкую стезю. Позвольте представиться: моё имя – Якоб Фукс, и я буду преподавать вам искусство траволечения и составления лекарственных смесей. Не стану спорить с тем, что chirurgiae effectus inter omnes medicinae partes evidentissimus [136] Результативность хирургии среди других отраслей медицины наиболее очевидна ( лат. ). , но я придерживаюсь мнения, что хирургии отведена роль ultima ratio – последнего средства. В остальных же случаях медикаментозное вмешательство не менее действенно и гораздо более щадяще. Целебная сила трав и растений…

– Но ведь говорят: «Contra vim mortis non est medicamen in hortis» [137] Против смерти нет лекарств в садах ( лат. ). , – подал реплику с места один из студентов, невысокого роста полноватый молодой человек с пушком на щеках и пробивающимися усиками. – Зачем травы, когда chirurgus curat manu armata? [138] Хирург лечит вооружённой рукой ( лат. ).

– Chirurgus mente prius et oculis agat, quam armata manu [139] Пусть хирург прежде действует умом и глазами, чем вооружённой рукой ( лат. ). , – парировал Жуга. Он хмурился, хотя в глазах его плясали озорные чёртики. – Напомните мне ваше имя, любезнейший, – попросил он.

– Кристофель Монс. Я из Болсварда.

– Что ж, это весьма уважаемый город. Я вижу, вы знаете Салернский кодекс и сведущи в латыни. Это похвально. А вот прерывать лектора, когда он излагает свою мысль, – занятие неблагодарное.

– Но…

– Вы уже один раз допустили ошибку, поэтому извольте не перебивать меня. Или вы хотите занять моё место? Тогда милости прошу на кафедру. Нет? Тогда внимайте. Я знаю многочисленные случаи, когда хирург вынужден прибегать к помощи целебных трав. Скажем, у больного открытый перелом голени. Позвольте спросить, каковы будут ваши действия, мой дорогой сторонник ланцета и скальпеля?