Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– Ай-и!..

Игла вошла неглубоко, но ей показалось – достала до кости. Между лопаток тёплой струйкой потекла кровь. Бурча под нос, палач исследовал её тело дюйм за дюймом, неизменно втыкая распроклятую иглу в любое подозрительное место. При новых уколах она уже не кричала, только вздрагивала, стонала и сосала воздух, каменея телом. Верёвки врезались в кожу. Наконец палач добрался до шеи девушки, но, убедившись, что пятно там самое обычное и также кровоточит при уколе, успокоился и отложил свой инструмент. Ялка осталась сидеть, дрожа, вся в поту и кровавых потёках. Мыслей не было, в голове был только невнятный шум. Хагг просил потерпеть, думала она. Хагг уговаривал её терпеть. А ведь пытки даже ещё не начались!

Прошло уже, наверное, никак не меньше часа. Ялке захотелось пить. Затишье тянулось подозрительно долго. Золтан за её спиной с холодным звяканьем перебирал инструменты. Она подняла глаза и вдруг увидела бритву. Дыхание у неё перехватило, горло сдавил спазм. Но убивать её не собирались. Обстоятельно, не торопясь, будто стриг овцу, Хагг сбрил ей полностью волосы на теле, затем его рука легла ей на затылок. Лезвие всухую заскребло по голове. Макушке сделалось холодно.

– Не надо, – прошептала она. Полголовы уже было обрито. – Прошу вас, не надо…

– Замолчи, а то кляп вставлю.

Прядь за прядью её длинные тёмно-каштановые волосы падали на пол. Ялка смотрела на эту груду пустым, бессмысленным взглядом и моргала. Последняя преграда, дарованная богом женщине, рушилась. По щекам её катились слёзы. Через несколько минут всё было кончено. В холодной комнате, перед пятерыми вооружёнными мужчинами, сжимая кипарисовый крест, сидела и смотрела в пол нагая, перемазанная кровью девушка со связанными руками. На исхудавшем теле выпирал живот. Все волосы с головы исчезли, открывая взорам хрупкую шею, испуганные глаза и тонкие, нежные, почти ещё детские уши. К этому моменту Ялка уже перестала связно думать, перестала воспринимать действительность. Она была как пьяная. Мир разделился, боль и стыд поставили барьер между ней и окружающими, а в голове крутилась только одна мысль: это не я, это-не-я, этонеяэтонея…

Но это была она. Чуда не случилось.

А безжалостные пальцы вновь ощупывали её, поднимали ей руки, трогали и поворачивали голову, отгибали уши, разжимали зубы… Затем верёвки у неё на руках ослабли и упали, она подняла взгляд и увидела Золтана, протягивавшего ей скомканную тряпку.

– Одеваться.

В глазах у неё двоилось от слёз. Руки затекли и ничего не держали. С трудом двигая непослушными пальцами и обдирая кожу, она торопливо натянула через голову грубую волосяную хламиду, больше похожую на мешок с тремя дырками. Та едва доставала до колен, была влажной и пахла мышами. Ужасно, но всё-таки лучше, чем ничего. Прежде чем девушка успела сделать что-нибудь ещё – потрогать голову или хотя бы утереть лицо, палач снова свёл ей руки за спиной и связал их двойным констриктором. Подтолкнул к Томасу. Тот побледнел, но остался на месте.

– Я никакой ведьминский знак у неё не находить, – подняв свой выдающийся нос и глядя молодому монаху в глаза, холодно произнёс Людгер, он же Золтан. – Прошу записать.

– Vive Dios! – облегчённо выдохнул Родригес и тотчас умолк, будто сказал что-то неприличное, и сделал вид, что занят своей алебардой. Все оглянулись на него, но ничего не сказали.

Монастырский колокол пробил сексты. Был почти полдень. Томас гулко сглотнул.

– Мне… я, пожалуй, к-к… кликну брата Себастьяна.

Золтан пожал плечами, стёр кровь с пыточной иглы и спрятал её в кожаный чехол.

– Вы есть монах, – сказал он. – Я думаю, вы лучше знать, что дальше делать.

Томас посмотрел на Ялку (та стояла неподвижно и не поднимала глаз), на палача, на стражников, опять на девушку, наконец решился и торопливо стал записывать.

– Да, – сказал он. – Да, да…

Перо тряслось, чернила брызгали, но вскоре парнишка овладел собой, и последние строчки были уже вполне различимыми.

– Извольте рэ-асписаться, мастер Людгер.

Золтан поставил крест. Томас посыпал пергамент песком, стряхнул лишние песчинки и обернулся к стражникам.

– П-препроводите… арестованную… – он запнулся и в нерешительности посмотрел на девушку.

– Арестованную… – повторил он.

Та стояла и смотрела на него. Глаза в глаза.

Молодой монах почувствовал, что взгляд его застилает пелена. Такое с ним случалось раньше, и не раз, когда накатывала волна пророчеств или высочайшего экстаза при торжественной мессе, или при видениях, которые его посещали. Но сейчас это было нечто иное, больше похожее на странные воспоминания – свои и в то же время вроде как чужие. Пред взором его пронеслись нечёткие картины – некий город, стылая брусчатка, ветер, ночь, поляна или луг возле реки… роса на травах… холодно ногам. Лица людей: два тёмных силуэта, оба взрослые. О чём-то говорят, а он совсем маленький. Звон колокола – здесь, сейчас? Или тогда? И главное – глаза, глаза в траве, их много, маленькие бусины. Шум, шорох, звук свирели… или флейты…

Флейты.

Наважденье сгинуло, брат Томас вздрогнул и растерянно заморгал. Девушка по-прежнему смотрела на него, но теперь её лицо, открытое и беззащитное, ставшее каким-то детским , показалось Томасу неуловимо знакомым, будто он знал её раньше, давным-давно, знал, но забыл, а теперь начинал вспоминать. Взгляд её был неподвижным, устремлённым в никуда – так смотрят кошки осенью. Брат Томас никогда не видел, чтобы так смотрели люди. Похоже, она ничего не замечала вокруг.

Все прочие глядели на монаха с неприкрытым беспокойством.

– Брат Томас? Брат Томас?..

Он огляделся. Облизал пересохшие губы. Язык был липкий, непослушный. Привычная латынь застревала в горле.

– Препроводите её… в комнату… которая… которые…

Он опять запнулся.

И тут, на его счастье, вдруг послышались шаги – это вернулся брат Себастьян. Томас с облегченьем перевёл дух. Старший монах, войдя, сразу смерил взглядом пленницу и удовлетворённо кивнул.

– Она уже осмотрена? – спросил он.

– Д-да, отче. Вот с-свидетельство. Мы не нашли… то есть, я хочу сказать, мастер Людгер не нашёл у неё н-н… н-н… никаких отметин.

Брат Себастьян развернул пергамент и забегал глазами по строчкам. Нахмурился.

– А то пятно?.. Впрочем, да, вижу. Одежду проверили?

– Одежду? Н-нет…

– Мой юный Томас! – В голосе священника зазвучали наставительные нотки. – Если ты и дальше будешь так невнимателен, из тебя получится плохой член братства и никудышный секретарь. Ты ли не присутствовал на девяти процессах? Ведьма иногда может прятать амулеты, снадобья и прочие бесовские предметы в одежде и в волосах, для этого её и требуется осмотреть, раздеть и обрить. Аккуратность, прилежание, умение подмечать детали – вот истинные доблести монаха братства проповедников. Раньше ты не допускал таких ошибок. Пять «Отче наш» по-гречески сегодня перед сном и пять вязанок хвороста с утра, после службы, – пойдёшь с конверсами. Вы, – он повернулся и указал на Иоганна. – Да, вы. Подайте сюда её платье.