Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– А я тоже умею петь! – без предисловий объявила она, подойдя к костру, возле которого сидели артисты. Фриц в очередной раз позавидовал её задорному нахальству: девочка, казалось, не испытывала ни предубеждения, ни страха. Впрочем, то была не сила духа, а скорее детская невинность, непосредственность. Как в своё время ей не показался страшным итальянский кукольник с его сундуками, зонтиком и бородой, так и сейчас она не видела опасности в шестерых заросших мужиках с их барабанами, бурдонами, кривыми дудками и арфами. Октавия, как мышка, от природы обладала даром чувствовать опасность, и когда той не было, вела себя без церемоний.

– Да? – невозмутимо бросил один, самый высокий, поворачивая перед огнём большой барабан, чтобы кожа на нём лучше просохла. Время от времени он ударял в него ладонью, извлекая гулкий дребезжащий звук, кривился и сушил опять. – И что же ты поёшь?

– А песни!

Парни одобрительно заусмехались и запереглядывались. В своём розовом платьице, в старенькой накидке, перешитой из театрального занавеса, с голубыми волосами, Октавия даже сейчас походила на большую куклу. Сердиться на неё было решительно невозможно.

– Хотел бы я послушать, как поют не-песни! – высказался крайний слева, желтоволосый здоровяк с кривой ухмылкой, и ему закивали все остальные. – А что за песни ты поёшь?

– Всякие. Что вы хотите послушать?

– Что-нибудь медленное, – сказал кто-то.

– Я знаю одну, она называется Ez ist hiute eyn wunnychlicher tac. Спеть её?

– Спой! Спой! – послышалось со всех сторон. – Давай начинай!

– Постой, – остановил её один музыкант, – эту песню я знаю! Там проигрыш. – Он полез в мешок, вытащил скрипку, подул на неё, пощипал струны, подкрутил колки и взялся за смычок: – Ну-ка, вместе. Три, четыре!..

Йост, бородатый кукольник и Фриц насторожили уши, а Октавия сложила за спиной ладошки и запела. У неё оказался тонкий голос – не писклявый, но высокий, он слегка дрожал, но мелодию девочка вела вполне уверенно.

Все шестеро музыкантов опять переглянулись.

– А у малышки есть чувство ритма, – одобрительно проговорил бритоголовый. – А вот эту песню ты знаешь? – Он отбил на барабане пару тактов, мыча под нос мелодию, и поднял взгляд на девочку: – А? Знаешь?

– Конечно, знаю!

– Да? Эй, Рейно! – обернулся барабанщик к своему приятелю, тому здоровяку, который сидел по левую руку. – Рейно, ты нам нужен. Доставай свою флейту.

– А я уже. – Тот поднял инструмент, который в его лапище казался соломинкой. – Что играем?

– Douce Dame Jolie! – Барабанщик потёр ладони, взял на изготовку палочки и снова повернулся к девочке: – Ну, на три четверти. Пошли!

Грянули. Октавия заволновалась и вступила позже, а инструменты – скрипка, флейта, барабан – едва её не заглушили, но предводитель сделал знак играть потише, подхватил припев, и плясовая понеслась по нарастающей. Когда мелодия утихла, все на поляне засвистели и заулюлюкали, захлопали в ладоши.

– А ну ещё!

– Ещё, ещё!

– А можно я одна? А то я не привыкла…

– Пой одна!

– Только я спою очень старую песню, ей меня научил мой отец, – предупредила Октавия и запела Two Sostra. Суровая песня, с её медленным маршевым ритмом, в исполнении ребёнка прозвучала пугающе серьёзно, как далёкий зов морской сирены, как плач ангела на похоронах. Все слушали, разинув рты.

– Святая Катерина! – высказался кто-то, когда песня кончилась. – Чтоб мне лопнуть: эта девочка знает по-норманнски!

– И поёт Танхаузера и Машо, – добавил барабанщик. – Конечно, это не Дюфай, но и не деревенские попевки… Сколько тебе лет, дитя?

– Девять.

– Быть не может! А ты знаешь что-нибудь ещё?

– Я знаю много песен, у нас в трактире часто останавливались музыканты.

И она запела Ai vis lo lop. Музыканты подхватили, но на середине девочка охрипла. Шпильманы залопотали и потащили её поближе к огню. Их суету не прервала даже каша, которая поспела и полезла через край. Пока одни музыканты добывали девочке тарелку и ложку, а другие наливали ей горячее питьё, барабанщик оглянулся на повозку и махнул рукой:

– Эй, Йост! И вы, господин хороший, как вас… – Он прищёлкнул пальцами. – Что вы сидите там, как эти самые?.. Идите к нам.

Йост, кукольник и Фридрих не заставили себя упрашивать и присоединились к трапезе. По кругу пустили бутылку, и через некоторое время музыканты уже оттаяли и вели себя вполне доброжелательно, даже сквернословить стали меньше. Принятая в круг Октавия была уже накоротке со всеми и, набив рот ветчиной и хлебом, начала болтать.

– Так здорово путешествовать, я уже столько всего видела! А знаете, сколько у господина Карла кукол? У меня никогда не было столько! Дома я жила одна, с шестью сёстрами и братом, и однажды у меня был всамделишный котёнок, только тётя его не хотела кормить, и дядя Корнелис его утопил, а потом никого не было… А правда, что тополя – это большие одуванчики? Юбка – это когда две ноги в одну штанину! Как тебя зовут? У тебя такие светлые волосы! У меня тоже были такие же, только я в синьку упала. Ой, можно мне скрипочку потрогать? А в Брюгге вы где выступали? Ой, в Брюгге были во-от такие корабли – шириной с эту поляну! А вы знаете, что у птиц нос – это рот?..

Ну и так далее.

– Не разговаривай во время еды, Октавия, – строго сказал Барба.

– Да пусть себе болтает, – снисходительно разрешил барабанщик. – А вы славный малый, даром что из Сицилии. Не держите обиды – мы же не со зла. Когда нам Йост навяливал взять вас с собой, мы решили, что вы хлыщ из городских, ну, знаете, из тех, кому нужна охрана. А вы тоже хороши! Столько спеси на себя напустили, просто фу-ты ну-ты!

Он фыркнул и хлопнул его по плечу. Все загоготали.

– Точняк, мы из-за этого и злились, – поддакнул ему здоровый, пальцами выловил из кипящего котелка кусок мяса и положил Октавии в тарелку. – А чего? Любой рассердится. Паси тут всяких, будто нам своих забот мало… A propos [83] Кстати ( лат. ). , – он вытер руку о штаны и протянул её кукольнику, – меня зовут Рейно. Рейно Моргенштерн.

– Ка… Каспар, – представился Карл Барба, пожимая ему руку. – Я назвался Каспаром, чтобы выехать из города, – добавил он. – На самом же деле…

– Да зовитесь как угодно, – перебил его барабанщик. – Только если вы Каспар, тогда я Тойфель. Михель дер Тойфель, или просто Тойфель.

– Тойфель? – удивился кукольник и поправил очки. – То есть это значит «чёрт»?

– Ага, он самый! – Парень оскалил зубы, приложил ко лбу два пальца на манер рогов и сделал выпад в сторону мальчишки. Фридрих отшатнулся. Все опять расхохотались.

– Почему?

– Я барабанщик, – пояснил дер Тойфель и изобразил руками. – Барабаны, бубны, rommel-pot – это моё. Гремит похуже преисподней! К тому же в этой местности и так до чёрта Михелей. А если не хватает рук, мне помогают Рейно или Кастус.