Стивен Дональдсон - Внутренняя война. Том 1 [litres]

Одними губами королева Эстия приказала:

– Говорите.

– Ваше Величество, – нерешительно начала магистр, – я не могу пробудить Ваш дар. Я и не должна даже пытаться сделать это. Но служительница говорит правду. Знание того, что Вы обладаете даром, само по себе несёт силу, особенно когда оно скрыто от других. Вы намерены противостоять королю Смегину. Он видит Вашу способность, и в дремлющем состоянии – всё равно видит. Но до её пробуждения она ему не страшна. И ему совершенно нечего бояться, пока он полагает, что Вы сами не знаете о ней. Ваш секрет защищает Вас, даже если Ваша сила не может Вас защитить.

Эстия медленно кивнула. Она понимала, к чему клонит магистр Фасиль. Но она жаждала магии. При других обстоятельствах королева задалась бы вопросом, по какой причине отец держал её в неведении. Он мог бы пробудить этот дар и сделать её своей союзницей. Но Эстия была слишком потрясена и слишком зла на него, чтобы задерживаться на этом вопросе. Она полагала, что знает ответ. Король Смегин скрыл своё знание, чтобы, если когда-нибудь она осмелится выступить против него, иметь возможность её контролировать.

Теперь ей до боли хотелось отомстить, обрушить на него мощь, равную его мощи, заставить его заплатить за свою бесчестность, за свою эгоистичную хитрость. Но она не знала, какой Казнью она владеет. Вдруг эта Казнь бесполезна или просто слаба. В отличие от отца Эстия не провела несколько десятилетий, совершенствуя своё мастерство в теургии.

Не поворачивая головы, она осмотрела комнату, чтобы удостовериться, что никто не глядит на неё и не пытается подслушать. А затем резко выдохнула:

– Я понимаю. Вам нельзя. А теперь расскажите мне, почему вы не можете пробудить меня.

Магистр Фасиль так и не раскрыла природу своего дара.

«Король Бифальт хочет знать, доверяете ли Вы ей». «… Она может не соответствовать Вашим ожиданиям».

Старуха смутилась, её морщинистое лицо приняло страдальческое выражение.

– Потому что я не могу распознать Ваш дар, Ваше Величество. Это слишком опасно. Я не знаю, что может пробудиться.

Это важно, Ваше Величество. Я прошу Вас понять. Дар нельзя пробудить, если Вы не распознали его.

В Беллегере и Амике известно только шесть Казней. Это всё, что вы знаете о магии. Их можно пробудить, и пробудить безопасно, потому что они известны. Но есть ещё одно ограничение. Это то, что подобное распознаёт подобное. Подобное распознаёт только подобное. Магистр с даром Землетрясения может распознать тот же дар в другом, но он сможет распознать только этот дар. Любой из известных Вам заклинателей сможет разглядеть в других только свой собственный дар. Он безопасно сможет пробудить этот дар, потому что он его знает. Более того, он сможет научить использовать этот дар – и ограничивать.

Но существует много разных форм магии. Конечно, король Бифальт упоминал об этом. Некоторые из них – это Казни. Некоторые похожи на Казни. Некоторые нет. Некоторые только лечат. Некоторые убивают. Некоторые хуже, чем убивают. – С болью в голосе она напомнила. – Я рассказывала вам о подмастерье Травейле, дар которого может уничтожить его самого.

Магистр продолжила:

– По этой-то причине, поймите же меня, Ваше Величество, даже самый глупый теург не станет пробуждать дар, который он не может назвать. Он не сможет угадать результата . То, что он пробудит, может обернуться гибелью для него и всех, кто будет находиться рядом, силой, подобной Последней Казни. Или это может оказаться совсем небольшой способностью с ограниченным применением, таким, как, скажем, способность отращивать бороду.

По той же причине ни один здравомыслящий заклинатель не рассказывает о спящем даре, если он видит его, но не может распознать. Никто из Ваших магистров не сказал Вам, что Вы обладаете даром. Никто из магистров короля Бифальта не сказал Вам о нём. Они не посмели.

Магистр Фасиль снова принялась мять лицо. Теперь она придала ему суровое выражение.

– Вам гораздо полезнее, Ваше Величество, – заключила она, – что Ваш дар и Ваше знание о нём скрыты от Вас до тех пор, пока Вы не узнаете, что это за дар. Вы не отблагодарите меня, если я отправлю Вас к королю Смегину с магией, способной только сделать его лысым.

Королева Эстия пристально смотрела на магистра. Она была потрясена до глубины души. Она не могла думать, хотя нет, наоборот, слишком много мыслей роилось у неё в голове. Рушились её представления о себе. Кому она могла доверять? Выходит, что каждый магистр, которого она когда-либо встречала, знал, что у неё есть дар? И ничего не сказал ей? Потому что она была слишком опасна?

Некоторые убивают. Некоторые из них ещё хуже…

Прежде чем Эстия сама поняла, что собирается сказать, она спросила:

– Знает ли об этом король Бифальт? Вы рассказывали ему?

Не поэтому ли он не смог полюбить её?

– Нет! – сразу ответила магистр Фасиль. – Нет . Я не рассказывала ему. И другие не расскажут. Его недоверие к магии слишком хорошо известно. Только заклинатель, который надеется разорвать союз двух королевств, может выдать Ваш секрет. Вот почему я осталась с Вами, когда у меня болит сердце за Последнее Хранилище. Чтобы защитить и Вас, и его.

Этот ответ успокоил королеву. Её муж не знал её тайны. Она могла не опасаться его сдерживаемого отвращения, скрытой ненависти, которой он не мог выплеснуть. Эстия глубоко, до дрожи, вздохнула и начала успокаиваться. Как только она справится со своими чувствами, она задаст новые вопросы.

«Если этот секрет настолько опасен, почему вы рассказали мне о нём?»

Но тут внимание Эстии отвлекли двое мужчин, спускающихся по лестнице верхнего этажа гостиницы, оттуда, где располагались спальни.

Судя по их одежде, они были беллегерцами. Точнее, рабочими: потрескавшиеся от долгого использования сапоги, заплатанные холстиной штаны, грубые, порванные в некоторых местах кожаные куртки, с затвердевшей, впитавшейся грязью. Один молодой, без бороды. Другой, постарше, с бородой и всклокоченными седеющими бакенбардами, закрывавшими его лицо до самых глаз. Если бы чувства Эстии не были растревожены её же собственной вспышкой гнева, она, возможно, и не заметила бы их. И уж точно не заметила бы, что руки и шеи этих двоих были слишком чистыми, а кожа слишком гладкой для рабочих.

Эстия, не подавая виду, всмотрелась в них. Если они не рабочие, то, должно быть, путешествуют. Но если они могут позволить себе путешествовать, почему на них эта одежда?

Оба мужчины, казалось, почувствовали её взгляд. Бородач тотчас же отвернулся. Младший, напротив, посмотрел прямо на Эстию. И она разглядела в его улыбке и смелость, и дерзость. Она разглядела хитрость.