Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

Он немного помедлил, потом повернулся к существам на поляне.

«Оставьте нас» , – сказал он.

И все исчезли.

Трактирщик Томас был обыкновенным человеком. Обыкновенней не придумаешь. И вёл своё дело он третий десяток лет. Трактирчик, которым он владел в Лиссе, был невелик, но Томас им гордился и, несмотря на годы, не собирался сворачивать дела. Назывался он «Два башмака», и Томас очень обижался, если его заведение называли забегаловкой. «Моё пиво – лучшее в городе!» – любил говаривать он, и это были честные слова. Все пять сортов, которые он закупал на лучших пивоварнях, подавались свежими и неразбавленными, а закуски здесь готовили и вовсе превосходно.

Завистники и злые люди говорили, что у Томаса есть волосатая лапа не то в магистрате, не то в гильдии воров. Не могут же, в самом деле, у простого кабатчика дела идти так хорошо! Но Томас знай себе посмеивался, неотделимый от своих любимых кружек, стойки, шороха соломы на полу и пряных запахов еды, которыми всегда тянуло с кухни. Он жил нормально, со своей, такой же медленно стареющей и любящей женой, без происшествий и интриг, платил налоги в городскую казну, и тихое простое счастье наполняло этот дом от подвала и до чердака. Здесь даже крысы не водились. При взгляде на его лицо, спокойное, благожелательное, которое не портили даже многочисленные шрамы, никто не догадывался, как тяжело ему даётся это спокойствие. Только близкие друзья и завсегдатаи-соседи знали, что он до сих пор, бывает, с криком просыпается по ночам, особенно когда на улице весна и хлещет дождь.

Что странно, Томас при этом обожал кошек, даже чёрных, и никогда не считал их дурною приметой. У него самого в трактире жили три штуки. «Чёрный кот, который перешёл тебе дорогу, – говаривал он, – значит только то, что он отправился по своим делам». И посетители согласно кивали, даже если в душе были с ним не согласны.

А вот собак Томас боялся. До ужаса, до липкого слепого страха, до дрожи в глазах и потных подмышек. И никто не смеялся над этим и не приходил сюда с собаками. Даже с маленькими и безобидными шавками.

Но кошки кошками, а в остальном Томас был обыкновенным человеком. И, как у всех обыкновенных людей, у него были свои особые приметы, суеверия, в которые он верил вопреки здравому смыслу и наставлениям церкви. Нельзя ставить кружки на полки не протёртыми и донцем вниз. Стучи по дереву, чтоб отогнать беду, стучи три раза, ну а если ты перестучал, достукивай до девяти, чтоб было три раза по три. Нельзя переступать через лежащую приставную лестницу. Тринадцать – несчастливое число, а пятница – недобрый день. Нельзя загадывать на выбоины в мостовой. Нельзя убивать пауков. Нельзя доверять незнакомцам.

Нельзя открывать, если ночью стучатся и не называют себя.

И поэтому мальчишка, который перешагнул порог «Двух башмаков», был для Томаса такой же верной приметой, как и вышеперечисленные. Томас вздохнул и грустно усмехнулся. Одинокий мальчишка в трактире – жди неприятностей.

Мальчишка был вихраст, темноволос, растрёпан, как ворона, с коричневыми умными глазами и очень маленького роста. В оборванной одежде, драных башмаках и в огромном, не по росту кожухе, грязновато-белёсом и наверняка ворованном. Снаружи было холодно и мерзко, хлопьями валил мокрущий снег, и с кожуха стекали капли. Паренёк немного постоял на пороге, привыкая к полумраку после снежной белизны, к столу не подошёл и сразу направился к стойке.

– Добрый день, – сказал он хрипло, глядя на кабатчика снизу вверх. – Вы – Томас?

Томас подобрался, ожидая подвоха.

– Энто я, – сказал он со всем достоинством и кашлянул в кулак. – Чем могу служить, молодой человек?

– Я… Мне посоветовали, чтобы я пришёл сюда, – сказал мальчишка. – Мне сказали, что вы можете сказать… Что вы мне можете помочь найти вот этого человека.

Чуток помедлив, паренёк огляделся, влез рукой за пазуху и зашуршал бумагой. На стойку лёг засаленный, протёршийся на сгибах влажный лист бумаги, сложенный вчетверо. На нём оказался набросок, портрет, нарисованный скупыми карандашными штрихами.

У Томаса свело дыхание: это лицо он узнал бы из тысячи.

– Откуда… – начал было он, но тут же спохватился и сурово сдвинул брови. – Странные вопросы вы мне задаёте, молодой человек. С чего вы взяли, будто я могу его знать?

– Но вы ведь знаете его? – В глазах мальчугана засветилась надежда. – Ведь правда знаете?

– Допустим, да. И что?

– Он нужен мне, – с какой-то непонятной убеждённостью проговорил мальчишка. – Он… очень мне нужен.

– Для чего?

– Вам не понять. – Он отвернулся и насупился. Трактирщик усмехнулся: гордый… Мальчик сгрёб листок со стойки и спрятал за пазуху. – Я не хочу об этом говорить. Я просто… уже очень долго его ищу.

Томас, неожиданно для самого себя, смягчился.

– Послушай, паренёк. – Он перегнулся через стойку и взял его за плечо. Тот вздрогнул, но ладони не стряхнул. – Я правда не знаю, где его искать. Ты тоже должен меня понять. Когда-то энтот человек спас мне жизнь. Наверное, тебе как раз об энтом и рассказали, ведь так?

– Так, – мальчишка кивнул и посмотрел на шрамы Томаса со скрытым интересом.

– Ну, так вот, энто всё. – Томас распрямился и облокотился на стойку. – С тех пор он заходил ко мне в трактир пару раз пивка попить, но и только.

– И вы не знаете, как его отыскать? И передать ему ничего не сможете?

Томас почесал в затылке.

– Вообче, конечно, если он опять зайдёт, смогу, – нехотя признал он. – Но ведь я же не могу знать, когда он снова появится! Так что, сам понимаешь… Вот.

Мальчишка кивнул и молча направился к выходу.

– Так что передать-то? – спросил его Томас.

Тот замер. Обернулся.

– Ничего, – сказал он. – Скажите, что ему привет от трубочиста Гюнтера. И ещё скажите, что я сам его найду.

И он ушёл.

Ближе к середине дня пожаловал Бликса – костлявый, тощий лудильщик с Цветочной улицы. Бросил на пол свой огромный, громко звякнувший мешок, из которого во все стороны выпирали углы, расположился за столом и стал стучать в столешницу зажатой в кулаке монетой. Томас принёс ему пива, и тот ухмыльнулся.

– Хо, Т-томас! П-п-п… привет. Слыхал известия?

Бликса, как сорока, разносил по городу свежие слухи и сплетни. Обычно всё ему сходило с рук, но лет примерно семь тому назад он влип в историю, после которой начал заикаться. Лудильщика Томас недолюбливал за кой-какие давние дела, да и беседовать с ним было затруднительно.

– Смотря какие, – уклончиво ответил он, угрюмо протирая кружку.

– На у… у… улице Луны сегодня ночью, – сообщил тот доверительно, трясясь и брызгая слюной. – Уделали двух типчиков, с-с… с-с… слыхал?

– Матерь Божья, – равнодушно отозвался тот. – Что, опять каких-нибудь пьяных менял?