Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

Тишина.

Лишь вывеска гостиницы скрипит на ветру.

Томительное долгое мгновение травник оставался неподвижен, потом расслабился и опустил посох. Склонился над упавшими. Рутгер сморгнул: творилось странное. Лис принялся вертеться вкруг себя, быстро-пребыстро двигая руками, будто крестил кого в восьмиконечный крест раскрытою ладонью или протирал запотевшее зеркало. Жест был нелепый и оттого пугающий. Глаза травника были закрыты, губы шевелились. Воздух около него засеребрился, словно маленькие искорки водили хоровод. Потом их унесло в темнеющее небо, вихрем, к дальним звёздам. В тишине полночной улицы послышался далёкий, еле слышный шёпот. Уже собравшийся выйти Рутгер передумал и попятился обратно в темноту проулка.

А травник повернулся к нему, вгляделся в темноту слепыми бельмами прикрытых век и произнёс два слова:

– Уходи. Потом.

И больше ничего. Он подобрал мешок и плащ и через несколько мгновений растворился в темноте, будто его и не было. Если б не тела налётчиков, можно было подумать, что здесь вообще ничего не произошло.

«Скрип-скрип, – скрипела вывеска гостиницы, будто злорадствовала: – Скрип-скрип. Доигрался? Скрип-скрип. А я говорила…» Звук был тихий и назойливый, как мысли в голове у Рутгера. Ещё через мгновение тучи разошлись. Проглянула луна, яркая и круглая до неприличия, осветила край проулка, вывеску гостиницы и три тела на мостовой. И ни единой рыжей головы.

Рутгер осторожно вышел из проулка.

Шляпа со злополучного Смитте слетела, и на его выбритой до блеска голове набухала огромная шишка. Лысина Смитте была такой круглой и блестящей, что даже брови там выглядели неуместно. Мордой вниз валялся Вольф с разбитым в кровь затылком. Чуть поодаль лежал Вильгельм, запутавшись в своей удавке. И Вольф, и Смитте были попросту оглушены, и лишь Вильгельм в своём стремлении подражать Ле Бару дошёл до конца.

Он умер молодым.

«Проклятие! – мысленно выругался Рутгер, пощупав у Вильгельма сонную артерию. – Ведь чувствовал, нельзя их брать. Моя вина, мой промах: можно ж было догадаться, что идём мочить не лоха. Сдаётся, мне одному бы больше повезло. Дерётся парень крепко, факт, но ведь и я дерусь не хуже. Только вот эти огни… И потом, его слова. Как он сказал?»

– Уходи… – задумчиво повторил он сказанное травником. – Потом…

Чего – «потом»? Закончим? Встретимся? Поговорим?

А может, «потом и тебя убью?»

Несмотря на то что травник удалился, Рутгер чувствовал себя ужасно неуютно, будто на улице кроме них был кто-то ещё. Зудел затылок, хотелось оглянуться, а Рутгер привык доверять этому чувству, без которого профессиональный вор – не вор. Неплохо бы, подумал он, в другой раз взять арбалет, хотя ходить с ним по городу в последнее время стало небезопасно: с приходом испанских наместников городская стража сделалась строга и неподкупна. Он зыркнул в темноту замёрзшего проулка и потёр ладонью подбородок. Хмыкнул.

– Кто же ты такой, а, парень?

Неожиданно поблизости и впрямь возникло шевеление. Рутгер схватился за нож, но это всего-навсего очнулся Смитте. Он поднялся и сел. На удивление ясными и немигающими глазами воззрился на Рутгера.

– Стрекоза летит, – объявил он.

Рутгер опешил.

– Что?

– Стрекоза летит, крыльями трещит. Кого коснётся, тот не проснётся. М-м-м?

– Что-что? – переспросил вконец растерявшийся наёмник.

– Паутина – зелёная, облако – белое, – охотно пояснил Смитте. – Рука – синяя, бабочка – жёлтая, камень – красный. М-м-м?

По губам его блуждала беспричинная улыбка. Очень добрая улыбка, очень детская.

Слишком детская.

Как ни гордился Рутгер своей выдержкой, к такому повороту он оказался не готов. Впервые за этот вечер ему стало по-настоящему страшно.

За спиной его послышался смешок. Ужасно знакомый короткий смешок.

– Ну, что, – спросил сиплый голос, – выгорело дело? Или прогорело? Так-то ты держишь слово?

Рутгер встал. Оборачиваться не хотелось.

– По-прежнему хочешь, чтобы я его убил? – процедил он сквозь зубы.

– А у тебя получится?

– Тебе придётся доплатить.

Человек за спиной у Рутгера профессионально выдержал паузу.

– Сколько? – прозвучал вопрос.

Лишь теперь Рутгер счёл нужным обернуться.

– Много, – сказал он, глядя прямо в немигающие серые глаза. – Очень много. Для начала ты расскажешь мне, кто он такой.

– А вот это, – усмехнулся господин Андерсон, – тебе знать совсем не обязательно. О, да. Совсем.

Торопливо шагая за Карелом, Ялка старалась ни о чём не думать. Получалось плохо: уж больно нелепо выглядело происходящее. Миновало десять минут и пятнадцать, а человечек в дикой шляпе шёл и шёл вперёд, смешно переставляя коротенькие ножки. Оглядывался часто, улыбался. Карел шагал быстро, почти не проваливался. Следы, которые он оставлял на свежевыпавшем снегу, были несуразны; доведись Ялке их увидеть, она бы подумала, что здесь прошёл какой-то страшный великан. А интересно, подумалось ей, почему она и впрямь не видела их раньше? Только потому, что снега не было?

– Послушай, – наконец не выдержала девушка, – куда ты всё-таки меня ведёшь?

– Спокойствие, только спокойствие, – невозмутимо отозвался Карел. – Ты же сама сказала, что хочешь посмотреть заколдованный лес.

– Сказала, но… – Через миг до неё дошёл смысл сказанного, и Ялка остановилась. – Погоди-ка, погоди. Заколдованный? Ты сказал «заколдованный»?

– Ну да. А как его ещё назвать? Мы его так и называем.

– Мы? Кто это «мы»?

– Все мы, – простодушно объяснил ей Карел. – Все, кто здесь живёт.

Ялка огляделась.

– Я не видела здесь никого до сих пор, – сказала она. – Даже птиц.

– Зима, Кукушка. Птицы улетели. Хочешь, покажу тебе их гнёзда?

– Нет. – Ялка почувствовала нарастающую тревогу. Прежние страхи возвращались. – Куда мы идём? Зачем ты уводишь меня из дома?

– Кукушка, погоди…

– Не прикасайся ко мне!

– Хорошо. Не буду. – Карел демонстративно спрятал за спину пухлые ручки и надулся. – Очень надо… Что я, силком тащу тебя, что ли?

– Тебе лучше знать. И вообще, хватит. Шагу больше не сделаю, пока всего не объяснишь.

– Ну и не надо. Мы уже пришли.

Сказавши так, он подошёл к большому вековому тополю и постучал по дереву.

– Зухель! – позвал он, глядя куда-то себе под ноги. – Эй, Зухель, выходи!

Ответом ему было молчание. Раздражённый, Карел огляделся, подобрал большущий сук и заколотил что было сил. Эхо разносилось вокруг и многократно отражалось меж деревьев. Тополь, похоже, внутри был пустым.

– Зухель, вылезай! Шестой день спишь! Дыру пробью и дерево сломаю!

Что-то скрипнуло, потом послышалось недовольное ворчание. Снег возле тополевых корней зашевелился, вспучился, и из него вдруг высунулась морда. Ялка попятилась. Волосатая, размером с две кошачьих, с большими чёрными смышлёными глазами, которые немедленно прищурились, узревши снеговой покров, морда Зухеля напоминала гротескное человечье лицо. Зверёк (а может, тролль), похоже, был ночным. Секунд пятнадцать Карел и его приятель задумчиво созерцали друг друга, затем Зухель шумно вздохнул и выбрался целиком.