Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

Пока ты молод, думала она, кажется, что мир прекрасен и принадлежит тебе. Ждёшь не дождешься, когда можно будет взять его, как яблоко, и владеть им безраздельно. Но подрастая, с ужасом понимаешь, что яблоко, которое тебе сулили в детстве, которое манило жёлтым солнышком, на поверку оказалось мятым, червивым и надкусанным. А ещё через пару лет, не успев оправиться от этого удара, с ещё большим ужасом осознаёшь, что это яблоко, этот ужасный плод ты должен передать своим детям. И кто-то в ярости отчаянно бросается догрызать остатки, кто-то пытается огородить доставшийся ему участок, сохранить и преумножить крохи, что ему достались. А кто-то бросает эту кровь и гадость мира, уходя отсюда прочь. Одни уходят в монастырь. Другие алчут власти и богатства. Третьи ищут спасения – в работе, в детях, в женщинах, в вине…

Но есть и те, которые пытаются увидеть в этом мире красоту. Не красоту печали и уродства, а след той первозданной красоты, которую нельзя залапать грязными руками, нельзя стереть любыми разрушениями, сколько ни старайся. Им больно, но они всё равно ищут. И в этих поисках порой проходит вся их жизнь.

И никто не знает, правы они или нет.

Травник был из таких. И пусть обычно он был мрачен, в этой мрачности таился свет несбывшейся надежды на прекрасное «а вдруг?» И пускай в его темноте без красок и цветов царили только бесконечные оттенки серого, теперь-то Ялка знала: любая темнота обитаема.

Ведь только в темноте становится по-настоящему понятно, что такое свет.

Ялка внезапно поймала себя на том, что уже давно не смотрит на единорога, а когда поспешно и немного виновато посмотрела опять, увидела в его глазах уже не боль, но радость понимания.

Он снова двинулся вперёд. Девушка заторопилась следом.

«Вот видишь, – сказал он ей, – мне ничего не потребовалось тебе объяснять».

– Можно я задам ещё один вопрос? – набравшись храбрости, спросила Ялка. – Только один.

«Спрашивай».

– Почему он зовёт меня Кукушкой?

И тут единорог поразил её ещё раз.

«Я не знаю», – сказал он.

Слова высокого повергли девушку в смятение и растерянность. Ялка была готова услышать что угодно, вся собралась и приготовилась принять любое, самое странное и нелепое объяснение, но это… Ей стало страшно и невыносимо холодно, в спине возникло ощущение, будто хребет превратился в большую сосульку. Впрочем, чувство это быстро прошло, оставив неприятный осадок в душе. Она прерывисто вздохнула и, как и обещала, больше ни о чём не стала спрашивать.

«Значит, пока так и надо», – подумала она, и глубоко в её сердце зашевелилось старое больное равнодушие. Толкнулось в запертую дверь, но не смогло её открыть и отступилось. Свернулось серым нитяным клубком. Замерло.

Не время.

За разговором Ялка не сразу заметила, что они с единорогом сделали круг и снова оказались на поляне. Снег был истоптан во всех направлениях, задубевшие от мороза башмаки по-прежнему сиротливо стояли возле кустов.

«Нам пора прощаться , – сказал единорог. – Но я дам тебе совет».

– Какой?

«Не верь ему».

Девчонка помолчала, прежде чем ответить.

– В чём именно не верить? – наконец спросила она.

«Ты сама поймёшь. Потом. Прощай».

Она сморгнула – слёзы навернулись на глаза. От холода, а может, от боли расставания. А когда она вытерла их и снова стала видеть, серебряного зверя на поляне не было. Шли минуты, тихо-тихо начал падать снег, а Ялка всё стояла и смотрела туда, где он только что был, и слёзы текли у неё по щекам.

Кто-то дёрнул её за юбку. Она ойкнула, вздрогнула и опустила глаза.

Карел, появившийся будто ниоткуда и уже успевший напялить свои чудовищные башмаки, смотрел на неё снизу вверх сочувственно и слегка виновато. Он был с ног до головы обсыпан рыжей прошлогодней хвоей и кусочками коры, в волосах его застряла растопыренная зимняя шишка, вдобавок он умудрился исцарапаться и порвать свой плед. Шляпу он держал под мышкой.

– Пойдём домой? – наконец неловко предложил он. – Пойдём, а?

– Он приходил, – нагнувшись над столом и невозможным образом перекосив глаза на обе стороны, сообщил Бликса. – Я в-в… я в-в…

– Короче, – хмуро оборвал трясущегося Бликсу Рутгер. – Ты видел его? Да?

Тот торопливо закивал.

– К-к… Вот как тебя сейчас.

– Отлично, – Рутгер протянул ему тяжёлый, глухо звякнувший мешочек. Бликса отвёл глаза.

– Н-н… н-н… не надо, – выдавил он. – Мне хватит, если ты его просто убьёшь.

Рутгер прищурился. Кошелька, однако, обратно не взял.

– За что ты его так не любишь? – спросил он. – Вроде, помнится, он спас тебе жизнь.

– И… из-зувечил тоже он. Он и его мэ-альчишка.

Рутгер долго молчал. Бликса успел доцедить свою кружку почти до дна.

– Странные дела творятся в этом городе, – сказал наконец наёмник. – Ох, странные… Мне понадобится арбалет.

– У м-меня нету.

– Выпроси, укради или займи.

Бликса на минуту задумался, потом торопливо закивал:

– Я знаю, г-где достать.

– И арбалетчик.

– М-м… м-может, лучше ты?

Рутгер покачал головой.

– Я не хочу нанимать человека из гильдии. Слишком уж Матиас темнит с этой историей. Ты можешь подыскать кого-нибудь со стороны?

– П-п… п… попробую.

– Лучше, если это будет кто-то не из местных. У тебя ведь есть дружки в соседних городах? Пошли им весточку, но только быстро.

С этими словами Рутгер встал и вышел из корчмы. Мешочек с деньгами остался лежать на столе. Некоторое время Бликса смотрел на него, потом сгрёб и сунул за пазуху.

Постоялый двор в Лиссе у ворот юго-восточной башни был на удивление чистым и просторным – крашенная в жёлтые, зелёные и белые цвета хоромина в два этажа с подворьем, кузницей и лавкой скобяных товаров. Путешественники и торговцы, прибывавшие в город по реке, предпочитали останавливаться именно тут. Здесь посетитель обнаруживал белёный потолок, покрашенные стены, чистенькие комнаты и недурную кухню. Солому на пол здесь не сыпали, опасаясь возгорания, но половицы стыковались без щелей, камины не дымили, а прислуга отличалась расторопностью. Впрочем, всему этому находилось вполне реальное объяснение: трактир «У Синей Сойки» оставался пока самым новым в городе. И, что странно, это был единственный в городе трактир без вывески.

Беда его была в одном: зимой река вставала.

В холодное время года жизнь в южных кварталах Лисса замирала. Приезжие предпочитали останавливаться ближе к центру, на северной стороне. Зимой посетителей сюда не могли завлечь ни пресловутые камины, ни комнаты, ни кулинарные изыски. Лишь мастеровые и лавочники из соседних кварталов забегали перекинуться парой слов и подлечить горло горячим грогом. Вот и сейчас в зале, гулком и пугающе просторном, было только пятеро посетителей. Выл ветер – к ночи снегопад разгулялся в настоящую метель, которой улицы придали разрушительную силу горного потока. Ставни наверху раздражающе хлопали.