Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

– Ну, это… – он бестолково повёл руками. – Я тогда пьян был, не соображал ничего, чуть с колокольни не свалился.

– Да уж, городок ты на уши поставил будь здоров. Чего напился-то?

– Парнишка слёг неподалёку, каждая минута на счету, у меня, как назло, мешок с травами упёрли. А эти: «Расписание! Перерыв!» и лавку закрыли. Совсем свихнулись на своих часах, капустники полоумные. Ну, я в пивную зашёл пересидеть, хватил со злости лишнего, меня и разобрало…

– Понятно. У них, что, вправду в сутках стало двадцать пять часов?

– Ну. Только не двадцать пять, а двадцать шесть. Сам считай: час – днём, час – ночью. Да не по-настоящему, не бойся, – что я, по-твоему, совсем спятил? – просто час у них стал короче, вот и всё. Они теперь никуда не успевают. Сейчас-то привыкли, а видел бы ты, как они спервоначалу бегали! А признать, что у них просто часы на ратуше дурные, не хотят.

– Как тебе это удалось?

– Да ничего сложного. Понимаешь, там такие часовые гномы – тиктари – на ратуше живут. Ужасно обидчивые. Уж я не помню, что я им наплёл… А, дело прошлое. А что, – он посмотрел на Золтана с вызовом, – скажешь, зря я с ними так?

Золтан хмыкнул.

– Нет, отчего же… Может, и не зря. Парня-то хоть спас?

Жуга кивнул и снова потянулся за кувшином. Золтан посмотрел на травника с беспокойством, но тот нисколько не пьянел, даже сна не наблюдалось ни в одном глазу.

Тревожный признак, про себя отметил Хагг.

– Вот теперь я вижу, что ты прежний, – сказал он, с профессиональной осторожностью прощупывая почву и надеясь вывести его на откровенный разговор.

– Не совсем, – покачал головою травник. – Понимаешь, в этом-то и дело. Что-то происходит, Золтан. Происходит со мной. Помнишь, я рассказывал про травы? Так вот. В последнее время мне стало трудно колдовать.

– Нет сил?

– Нет, силы есть. – Травник нахмурился и прищёлкнул пальцами. – Это… Как бы сказать… Это как дышать в бурю, когда стоишь против ветра. Воздух плотный, каждый вдох как оторванный кусок.

– Не понимаю.

– Да я тоже не понимаю. – Травник потянулся за кувшином, но на полпути передумал и сгрёб волосы в горсть. Привычный жест, казалось, его успокоил. – Просто раньше, помнишь, я или Герта могли вылечить кого-нибудь вовсе безо всяких трав. А теперь… Нет, не подумай, знахарь я, наверно, неплохой, но… В общем, суди сам. Я ведь почему учиться начал? Год от года сила делалась всё более послушной мне. Я и привык полагаться на неё. Сказать по-честному, костоправ из меня так себе, анатом тоже не ахти, иные способы я и вовсе только на картинках видел – прижигания, иголки… Только и могу что определить болезнь да заклинание подобрать.

– А травы?

– Ну, травы, да, конечно. Только ведь есть болезни, которые лекарствами не вылечишь. А где-то с год тому назад мне стало трудно управляться с ней, с силой. И с каждым разом всё трудней. Ведь как сначала было? Я всех лечил, до кого мог добраться. Потом только тех, кто рядом. А теперь и вовсе только тех, кому никто не поможет, только я. На остальных меня уже не хватает. Неделю собираюсь с силами перед каждым разом, а после я как загнанная лошадь… Не пойму, что происходит. Будто мешает кто-то или что-то. Я уже и личину наложить как следует не смог, пришлось, как видишь, настоящими тряпками разжиться.

И он развёл руками, демонстрируя одежду подмастерья.

Золтан крякнул, кивнул понимающе, выцедил в стаканы последние рубиновые капли и поставил опустевший кувшин на стол. Посмотрел вопросительно.

– Закажем ещё?

– Не надо. – Травник обхватил полупустой стакан обеими руками и повертел его, согревая ладони.

– Сбрил бы ты свою метёлку, – с неодобрением заметил Хагг. – Всё ж таки не дворянин, чтоб с бородой ходить.

– Успеется. – Он поднял взгляд. – Та девочка… помнишь, у меня в лесу? Ялка.

– А, та. Помню. Что ты с ней так возишься? Она тоже больна?

– Нет. Понимаешь, я разбрасывал руны…

– Руны? – брови Золтана полезли вверх. – Занятно. Я не знал, что ты играешься с рунами. Откуда они у тебя?

– Яльмар подарил. На счастье. Герта тогда исцеляла варягов, помнишь, я рассказывал? Я и подумал: вдруг пригодятся…

– Я понимаю, – перебил его Золтан. – Лечить ещё куда ни шло, но гадать… Ты же и так всё знаешь наперёд. Или уже не знаешь?

Жуга пожал плечами.

– Обычно мне в них надобности нет. Но бывает так, что этих «будущих» слишком много. Про себя я называю это «узел». Ну представь: картинка на картинку, всё сливается, а нужно выбрать одну, понять, какая важней. Раньше удавалось разобраться так, а в последнее время мне стало трудно видеть будущее. Это… Ну, понимаешь, это то же самое, о чём я только что говорил. Приходится спрашивать совета.

– У кого?

– У самого себя.

– И руны, что, дают тебе совет?

– Нет, просто помогают его найти.

Золтан покачал головой. Потянулся за луковицей.

– Мне этого никогда не понять, – задумчиво сказал он, очищая с неё шелуху. – Ещё с тех пор, как Гертруда мне пыталась объяснить, я понял, что это не для меня…

На стол меж говорившими упала тень. Оба вздрогнули и повернули головы.

Толстяк с обритой головой оставил место у камина и теперь стоял над ними, пошатываясь и пуская слюни. Руки его всё время двигались, но как-то бестолково, словно он не знал, чем их занять, а пальцы чесались. Губы кривились улыбкой, пустой, застывшей и бессмысленной. В глазах мерцала пустота, смотрел он куда-то поверх их голов.

– Смитте! – выдохнул ошеломлённо Золтан. – Это ты? Какого… Что ты здесь делаешь?

Жуга напрягся. Это действительно был злополучный Смитте – неудавшийся налётчик из той троицы, небритый, весь какой-то словно бы оплывший, в испачканной одежде. Синяк у него под глазом побледнел, но до конца не сошёл. Толстяк вытянул руку и пальцем указал на травника.

– Это ты! – как хриплое эхо крикнул он, шатнулся и продолжил: – В чёрный день… спляши над бездною, я знаю: ты вперёд себя приходишь на семь раз. Котёл кровавый закипает! О, разрушен монастырь! Горит вода! Ждёшь… и они… войска мышей и крыс, бо сказано: «Тьму крыс я зрю и с ними вместе мышей тож полчища, в сем месте сошедшихся на брег морской…» Солдаты… спят… Лица в заржавленных шлемах, мужицкие бороды, оскаленные зубы, закушенные губы… О Фландрия! Фландрия…

Палец толстяка, грязный, в цыпках, с обгрызенным ногтем, дёргался не в такт словам и временами будто грозил то травнику, то Золтану, то им обоим, то каминному огню. Старик в углу, похожий на большую линялую ворону, вскинулся от криков и заморгал воспалёнными веками. Золтан и Жуга переглянулись. Золтан сделал попытку встать, но травник жестом удержал его, неторопливо отодвинул стул и, стараясь не делать резких движений, шагнул к толстяку. Мягко тронул его руку, несильно надавил, заставил опустить. Взгляд Смитте снова стал пустым. Жуга провёл ему ладонью по вискам, шепнул два слова – Золтан не услышал, что это за слова, но Смитте сразу успокоился. Бессмысленный поток речей оборвался на полуслове. Он стиснул голову руками и замер, будто вслушивался в себя. Травник развернул его и, мягко подталкивая, усадил обратно за стол у камина. Смитте отпустил виски, потянул к себе полупустую кружку, сгрёб её и стал пить, проливая пиво на рубашку. Кружка вскоре опустела, а он всё как будто пил и пил, двигая небритым кадыком, и это было так нелепо и страшно, что при взгляде на него мурашки шевелили кожу на спине. Золтан нутром чуял, что это не просто опьянение, и в глазах его медленно проступило понимание.