Маргарет Оуэн - Спасти Феникса [litres]

Фу поняла, что вообще-то никакую комнату не искала.

Она подобралась и приблизилась к Тавину, стараясь не замечать грохот, с которым ее сердце колотилось о свою клетку.

– Что она сказала?

– Что не воспитала труса. – Голос Тавина показался Фу глухим. Лицо его ничего не выражало.

– Что это значит? – спросила она, отчасти лишь затем, чтобы заставить его говорить. Она хотела слышать его голос. Хотела знать, что он не слишком сильно страдал в лапах Клокшелома.

Хотела знать, простил ли он ее.

Тавин встал потверже, по-прежнему не глядя в ее сторону.

– Это значит, что нам лучше переговорить не здесь.

Фу последовала за ним по ступеням, шедшим вокруг башни. Живот оттягивал свинец. Наверху их ждала холодная жаровня и несколько лавок.

Тавин поднес руку к жаровне, отдернул, посмотрел на Фу. Плечи его обмякли.

Он провел пальцами по углям, и следом побежали золотые огоньки.

– Когда… – Его голос прервался. Он откашлялся, но не отнял руки от жаровни. Языки пламени кружились и приплясывали вдоль линий его ожога. – Когда мне было семь, в Драговой прибыл король. Мать велела мне не высовываться, но… он увидел меня. Я был один в один Жас. И Суримир понял, что лет за восемь до этого на своем собственном свадебном ложе он был настолько пьян, что приказал матери разделить с ним вечер, пока тетя Жасиндра была все еще на приеме.

Фу подташнивало. Тавин уже рассказывал ей о преданности Соколов короне, о том, как Суримир любил ею злоупотреблять. Однако она не представляла себе, как один из богоизбранных Фениксов может так низко пасть.

Тавин не закончил.

– Мать никогда формально не признавала во мне своего сына и наследника. Это вызвало бы слишком много вопросов о моем отце. Я не знаю, сколько на свете существует полукаст, но… когда ты наполовину Феникс, ты не можешь играть с огнем, ты должен специально стараться не обжечься. Мать смогла научить меня лишь наследному праву крови. Ты спрашивала, откуда это… – он повернул обожженное запястье, – …взялось. Когда Суримир увидел меня, он сразу понял, кто я такой. И держал мою руку над огнем до тех пор, пока я не разобрался, как подтвердить его правоту.

Фу захотелось взять его за руку больше, чем обычно. Ей захотелось быть рядом с ним, встать между ним и королем, если они когда-нибудь снова увидят это чудовище. Захотелось сжечь уродливый дворец Суримира и преподать ему урок того, почему не стоит обращаться с людьми, как с игрушками.

Вместо этого она сидела на лавке и разглядывала огонь.

– Так, значит, вот как ты обманул Стервятников. Они попытались тебя сжечь.

Он кивнул.

– Остальные Соколы видели во мне просто незаконнорожденного и целителя, близкого Жасу по возрасту, идеально подходящего для роли телохранителя. Суримир знал, что я… его. И отлично гожусь на роль двойника.

– Что еще я упустила?

Он вздохнул. Задумался.

– Я развел огонь в пещере. Тот человек в Гербаньяре… отчасти это была кровь, отчасти огонь. Костер в лесу, тогда, с Олеандрами.

– Ты его загасил.

Неудивительно, что зубы Феникса не смогли затушить огонь трупожара на подступах к Триковою. Фениксы умели начинать огонь. Их незаконным сыновьям приходилось учиться его останавливать.

Промозглый ветер обдул башню, взметнув с жаровни искры. Они сверкнули оранжевыми светлячками на фоне темнеющего неба и исчезли. Фу не могла больше морить свой вопрос голодом.

– Ты злишься на меня?

Тавин непонятно на нее посмотрел.

– На тебя?

– Ты скрывал это почти всю свою жизнь. А я взяла и, не спросясь, объявила во всеуслышание.

Он отнял руку от огня и, насупившись, повернулся к ней.

– Ты спасла меня от медленной, мучительной смерти, Фу. Двенадцать печей, у тебя это легко получилось. Злость – это противоположное чувство тому, которое испытываю я. Вообще-то мне повезло, что ты добровольно делишь со мной крепость. – Фу, сбитая с толку, подняла голову. Он почесал затылок. – Все, что… что произошло с нами… произошло, пока я держал это в тайне от тебя. Что неправильно. Ты имеешь полное право меня ненавидеть.

– За что?

– Я выдавал себя за другого, – сказал Тавин. Слова вылетали слишком быстрые и тяжелые, чтобы можно было их поймать. – Я знаю, что король причинил тебе и твоим, чему он позволил произойти. Я знаю, что такое мой отец.

– А я знаю, кто ты.

Фу встретилась с его взглядом, твердым и неподвижным. Ощущение было, как в ту ночь, когда они встретились, когда она смотрела на его сталь. На этот раз он целился острием в собственное горло.

– И это ничего для тебя не меняет? – Он замер. – Вообще ничего?

Фу задумалась. Огонь в жаровне потрескивал, отбрасывая на них розовые отсветы, тогда как небо делалось темно-синим.

Наконец она сказала:

– Если бы я знала, что переспала с полупринцем, я бы громче об этом хвасталась.

Тавин недоверчиво смотрел на нее. Потом его плечи затряслись. Он запрокинул голову и огласил ночь хохотом. Фу улыбалась ему с лавки, чувствуя, как напряжение покидает ее позвоночник, будто выдергиваешь выбившуюся из ткани нитку.

Они оба боялись. И оба ошибались. Вероятно, это означало, что они оба были дураками, по крайней мере в этом.

Тавин сократил дистанцию, встал перед ней на колени, привлек к себе, все еще содрогаясь от смеха и облегчения.

– Я скучал по тебе, – шепнул он ей в волосы. – О, боги, Фу, я знаю тебя полторы луны, но готов поклясться, что даже не подозревал, как могу скучать!

Пустота его голоса заполнилась.

Фу попыталась ответить, но ей мешал комок в горле. Предательски хлюпнул нос, и только потом ее выдали слезы. Тавин только сильнее прижал ее, а она зарылась лицом в его плечо. Сказался груз последних двух недель – каждая лига, которую она преодолела, думая, что та уводит ее от него, каждый час, который она провела, сторожа в ночи и не зная, жив ли он, всякий раз, когда она ожидала услышать его смех и глупости, чтобы только вспомнить, куда они делись.

Она не стала ждать, когда кончатся слезы, и поцеловала его. Соль обожгла ей язык, но растаяла, когда он поцеловал ее в ответ, поначалу осторожно, а потом увлекая в головокружительную карусель лихорадочного веселья, которое сумело каким-то образом снова найти их обоих. Она успела забыть, как ей нравилось, когда они соприкасаются подбородками, ощущение его спины, живой под ее пальцами, резкое, короткое дыхание, когда она прижимается ртом к его щеке. Она забыла, как он умеет ее воспламенять, будто по венам бежит трупожар, всего лишь прикосновением кончиков пальцев к бедрам.

Оторваться было труднее, чем она могла предположить. Всякий раз, когда она переводила дух, он снова перехватывал его, а хуже всего было то, что она не хотела, чтобы он останавливался. Кое-как она улучила момент и выпалила: