Бекс Хоган - Побег

У меня болит сердце его слушать. Поскольку он был сиротой, невесть на каком острове родившемся, очевидно, что одним из его страхов, преобладавшим над остальными, был страх лишиться дома, места, которое он обрел на корабле, семьи, которую заменила ему команда. Умереть в одиночестве, покинутым. Должно быть, он пришел в ужас.

– Не знаю, сколько меня так продержали, – говорит он, – но когда снова вытащили на борт, я был слаб, потерян. Чего твой отец и добивался. – Он делает паузу и удивляет вопросом: – Помнишь Дарта?

Имя звучит знакомо, и я задумываюсь. В команде постоянная текучка, и когда я была помоложе, то не обращала на это внимания. Однако да, я вспоминаю долговязого паренька одного возраста с Бронном, который всегда казался не в своей тарелке. Слишком порядочным для «Девы». Не помню, чтобы он задержался в команде надолго. У меня возникает жуткое ощущение, что сейчас я узнаю почему.

– Когда меня вытащили из бочки, поглазеть собралась вся команда. Меня окружили, как тебя. Отец стоял в центре рядом с Дартом, который выглядел растерянным. И тут капитан объявил последнее испытание. Только один из нас пройдет Посвящение – тот, кто выживет в конце боя.

Ох…

– Поначалу мы думали, что это какая-то хитрость. Может быть, шутка. Но мы ошибались. – Теперь глаза Бронна зло сверкают. – Дарт мне нравился. Когда он появился на судне, я взял его под свое крыло. И мне пришлось его убить. Голыми руками. Так, будто он был зверем каким-то. Постарался, чтобы все кончилось быстро. Свернул ему шею. Но я возненавидел себя за это. И ненавижу до сих пор.

Мне хочется его успокоить, но нечем.

– Потом отец отвел меня к тебе в каюту. Ты спала. Он сказал, что моя слабость в том, что я схожусь не с теми людьми. Я должен был доказать, что могу рвать эти узы и быть верен исключительно ему. Я показал, что могу справиться с этим, на примере Дарта. Теперь же я должен был оставить тебя. Если я откажусь, то вернусь в бочку, только на сей раз компанию мне составят камни. Я оказался эгоистом. Я выбрал жизнь. Прошел Посвящение самой дорогой ценой. – Он медлит, и его вина обнажается передо мной. – В тот день, когда я толкнул тебя за борт… Твой отец наблюдал. Не знаю, видела ли ты его, но он следил за мной. Я зашел слишком далеко, слишком отчаянно стараясь сделать вид, будто ты мне безразлична, и с тех пор ненавижу себя за это. Однако это сработало – на какое-то время. Пока я не застрелил того человека на Черном острове. Тогда капитан все понял. Он недооценил мои чувства к тебе, а я переоценил свою способность их скрывать.

Его честность ранит и так и эдак. Многие годы я так сердилась на него и теперь понимаю почему. Потому что любила его, будучи ребенком, и продолжала любить всегда. Я должна была знать его лучше, должна была видеть, что происходит, но я была слепа и к этому, и к тому, что творилось вокруг. Мы оба созданы моим отцом. Оба разбиты на кусочки и склеены заново, но криво.

Я киваю на его запястье, где опять выглядывает веревочный браслет.

– Сохранил его.

– Конечно.

Я чувствую, как набухают слезы. Меня охватывает чувство облегчения: я никогда не теряла своего друга. Тут я замечаю выражение его лица, тягость вины и сожаление обо всем содеянном. Как жаль, что он не объяснил мне, почему мы не можем больше дружить, не избавил от боли расставания и унижения. Но я понимаю, почему он должен был вести себя жестоко. Потому что иначе я бы этого не приняла. Я слишком сильно его любила. Я не виню его, больше не виню. Виноват отец.

– А помнишь, как в юности ты забирался ко мне в каюту во время шторма? Лежал на полу возле моего гамака, и когда я опускала руку, ты брал ее и держал, пока я не засыпала?

Бронн кивает. Воспоминание превращается в ностальгическую улыбку.

– Каждую ночь после твоего Посвящения я опускала руку. Я всегда буду тянуться к тебе.

Однако сейчас мою руку берет он. Мы встречаемся взглядами, и я читаю в его глазах грусть. Столько выброшенных лет, наши беды – цена за его жизнь.

– Похоже, мне не отцепиться от тебя, – говорю я, осторожно надеясь на то, что права и что он не планирует нас покинуть, как только мы благополучно окажемся на суше.

– Похоже на то.

Так звучит его обязательство, но на сей раз я ему верю. Он начинает сбрасывать свою кожу Змеи.

Я склоняю голову ему на плечо и засыпаю, сжимая его руку, чтобы очнуться лишь среди ночи, когда Бронна сменяет Грейс, а внезапное отсутствие его близости укалывает холодом. Уже рассвет, когда Бронн будит меня. Моя очередь стоять за штурвалом. Я дрожу, все еще не отогревшись после вчерашнего ливня.

– Слышно что-нибудь о «Деве»?

– Ничего. – Однако в его тоне нет радости.

– Думаешь, это означает, что он решил нас не преследовать?

Такого не может быть.

– Не знаю, что это значит, но ничего хорошего. И думаю, что нам важно не останавливаться.

Я смотрю на него с удивлением.

– А как же насчет мачты? Разве мы не хотели подыскать корабль получше?

– Выход на сушу будет делом рисковым. Если он решил за нами не охотиться, ему на помощь придут шпионы. Им на глаза попадаться не стоит. Кроме того, мачта держится. Я считаю, мы должны следовать по курсу.

Он прав: отсутствие отца выглядит подозрительным, и все же я рада, что нам не нужно пытаться ускользнуть от «Девы». Честно говоря, если Бронн думает, что может довести это суденышко до Шестого в сохранности, я верю ему.

– Ладно, если Грейс согласна, я не против. А подойти к берегу поближе мы рискнуть не можем? Тут куча всего, что не менее опасно, чем Гадюка. Какой-нибудь морезверь может проглотить нас целиком, если нам не повезет оказаться у него на пути.

– Согласен.

Мы оба помалкиваем насчет прошлой ночи, но прежде чем уйти отдыхать, он накидывает мне на плечи покрывало, и этот жест согревает меня не хуже густой шерсти.

Следующие несколько дней проходят без особых приключений. Мы втроем свыкаемся с рутиной, по очереди то рулим, то отдыхаем, питаясь сырой рыбой и морскими водорослями, которые ловим сетью, обнаруженной в одном из сундуков.

К разговорам первого дня никто не возвращается, все слишком устали, чтобы заботиться о чем-нибудь еще, кроме выживания, но мы с Бронном редко оказываемся далеко друг от друга, в наших отношениях снова появляется невысказанная близость, которая отражается в близости физической. Мы находим поводы дотронуться друг до друга, соприкоснуться кожей, пальцами, и трепет от происходящего поражает меня. Я и не подозревала, как сильно соскучилась по нему за эти годы.

К чести Грейс, она помалкивает, хотя в один особенно ясный день, когда неумолимое солнце испепеляет нас, а Бронн дежурит у штурвала, она подсаживается ко мне.

– Ты повеселела.

Я смеюсь.

– Мы в бегах, и нас ждет невыполнимая задача. Чему я могу радоваться?