Рейчел Хартман - Серафина [litres]

Он взглянул на меня так, словно я говорила на Мутья.

– Убедил? Нет. Я убил старика. Столкнул его с круглой башни. – Он безрадостно улыбнулся моему потрясению. – Мы живем в самом далеком высокогорье. Такое происходит все время. Я взял имя семьи моей прабабушки, чтобы избежать неловких вопросов, если поеду ко двору в Блайстайне. Генеалогии Высокогорья запутанные, никто из прибрежных самсамийцев их не отслеживает.

Так вот кем он был: не драконом, но отцеубийцей, изменившим имя.

– Что насчет Ларса?

– Я сказал ему, что убью, если снова увижу, и затем отправил его в холмы. Я понятия не имел, где он, пока он не очутился здесь, дух мести, посланный преследовать меня.

Он мрачно и хмуро смотрел на меня, ненавидя за то, что я столько всего знаю, пусть и он сам мне об этом рассказывал. Я прочистила горло.

– Что теперь будете делать?

Джозеф поднялся, поправил край черного камзола и изобразил насмешливый поклон.

– Я возвращаюсь в Самсам. Я постараюсь заставить регента образумиться.

От его тона мурашки побежали по спине.

– Как образумиться?

– Как только можно. Когда ставишь людей превыше животных.

С этими словами он пересек атриум. Казалось, что он забрал с собой весь воздух.

Я нашла Глиссельду в комнате Милли. Она плакала, спрятав лицо в ладонях. Милли, успокаивающая принцессу, взволнованно подняла голову, когда я вошла в комнату, не постучав.

– Принцесса устала, – сказала Милли, встревоженно ступая вперед ко мне.

– Все нормально, – ответила Глиссельда, вытирая глаза. Ее волосы были распущены по плечам, а покрытые пятнами розовые щеки делали ее очень юной. Она попыталась улыбнуться.

– Я всегда рада тебя видеть, Фина.

Мое сердце сжалось при виде ее грусти. Она потеряла мать, и вся тяжесть целого королевства легла на ее плечи, а я была плохим другом. Я не могла спросить о Киггзе и не знала, почему это показалось хорошей идеей.

– Как вы держитесь? – спросила я, садясь напротив нее.

Она глянула на свои руки:

– Достаточно хорошо на публике. Я просто хотела… позволить себе немного побыть дочерью. Сегодня нам нужно провести ночь в бдении вместе со святым Юстасом, и все глаза мира будут направлены на нас. Вот мы и подумали, что тихая, полная достоинства грусть подойдет лучше всего. Это значит, что нужно потратить некоторое время на то, чтобы порыдать как ребенок.

Я думала, что она говорит о себе во множественном числе, согласно ее королевскому праву, но она продолжила:

– Тебе стоило видеть, как мы набрасывали черновик письма после совета. Я плакала, а Люсиан пытался утешить меня, отчего он сам начинал плакать, а я всхлипывала еще сильнее. Я отослала его в звериную башню, сказала дать волю эмоциям.

– Ему повезло, что вы за ним присматриваете, – ответила я, и говорила искренне, хотя разрывалась на части.

– Правда и обратное, – сказала она обрывающимся голосом. – Но уже скоро закат, а он еще не спустился. – Ее лицо помрачнело, и Милли поспешила к ней, чтобы обнять. – Ты не сходишь за ним, Фина? Это будет очень мило с твоей стороны.

В это жуткое время мои навыки лжи подвели меня, но ведь слишком много противоречивых чувств нахлынуло на меня одновременно. Если я была добра к ней по эгоистичным причинам, хуже ли это, чем быть благородной, но не помогать? Разве не было пути, по которому я могу пойти и не испытывать муки вины?

Глиссельда заметила мои сомнения.

– Знаю, он был немного вспыльчивым с тех пор, как узнал, что ты полудракон, – сказала она, наклоняясь ближе ко мне. – Ты понимаешь, конечно же, что ему может быть сложно привыкнуть к этой мысли.

– Я хуже о нем из-за этого думать не стану, – ответила я.

– И я… я не думаю хуже о тебе, – твердо сказала Глиссельда. Она поднялась, и я встала вместе с ней, думая, что она собирается отпустить меня. Принцесса подняла руки и затем уронила их – неудачное начало, – но потом собралась с силами и обняла меня. Я обняла ее в ответ, но не смогла сдержать собственные слезы или определить их причину: облегчение или сожаление.

Она отпустила меня и встала, подняв подбородок.

– Это было не так сложно принять, – решительно заметила она, – просто вопрос желания.

Ее протест показался слишком ярым, но я увидела ее доброе намерение и полностью поверила в ее стальную волю. Глиссельда сказала:

– Я выбраню Люсиана, если он не будет вежлив с тобой, Серафина. Дай мне знать, если что!

Я кивнула, пока мое сердце ныло, и отправилась к Восточной башне.

Сначала я не была уверена, что он там. Дверь башни не была заперта, поэтому я ринулась вверх по ступенькам, но нашла комнату наверху пустой. Ну, не совсем – она была полна книг, ручек, палимпсестов [32] Палимпсест ( греч. παλίμψηστον , от πάλιν – «опять» и ψηστός – «соскобленный», лат . Codex rescriptus) – рукопись, написанная на пергаменте, уже бывшем в подобном употреблении. , жеод [33], линз, древних шкатулок и рисунков. У королевы был кабинет, а это кабинет принца Люсиана, очаровательно неряшливый, и все здесь необходимо. Когда я заходила сюда в последний раз с леди Коронги, эта комната меня не впечатлила. Теперь я видела больше причин любить его, и мне стало грустно.

Ветер пробежал ледяным пальцем по моей шее. Дверь, выходящая в крытый переход, была слегка приоткрыта. Я сделала глубокий вдох, попыталась успокоить головокружение и открыла ее.

Он облокотился о парапет, уставившись на освещенный закатом город. Ветер ерошил его волосы, и край его плаща танцевал. Я аккуратно ступила к нему, пробираясь между участками льда, плотнее натянув свой плащ для храбрости и тепла.

Киггз взглянул на меня. Его темные глаза были далекими, но достаточно приветливыми. Заикаясь, я передала сообщение:

– Глиссельда отправила меня напомнить вам, эм, что все будут на ночных бдениях вместе со святым Юстасом над ее матерью, как только сядет солнце, и она, эм…

– Я не забыл, – он отвернулся, – солнце еще не село, Серафина. Побудешь здесь немного со мной?

Я подошла к парапету и смотрела, как тени удлиняются в горах. Моя решимость уменьшалась вместе с солнцем. Может, это и к лучшему. Киггз спустится к своей кузине. Я отправлюсь путешествовать в поисках остальных представителей моего вида. Все будет так, как должно, по крайней мере, на поверхности. Все некрасивые и неудобные стороны меня будут спрятаны там, где никто их не увидит.

Кости святых. Хватит с меня такой жизни.

– Правда обо мне вышла наружу, – сказала я, и мои слова вырвались облаком в ледяной воздух.

– Вся? – спросил Киггз. Он говорил не так резко, как если бы действительно допрашивал меня, но я понимала, что многое зависит от моего ответа.