Клинт Вернер - Ветер перемен

— Кто? Кто говорил о подобной глупости, раб? — ухмыльнулся Тилат.

— Те, кто ходил по этим землям задолго до Раскола, до того, как нашему повелителю отказали в его законной короне, — ответил хранитель. — У них были разные имена: Красноногие и Тапачи и Вонтимок. Они пришли сюда в давние времена со своими племенами и народами, путешествуя по этим землям во время своих духовных прогулок. Они поняли, что здесь есть сила, сила, с которой могут связаться их шаманы, но так же они поняли, что эта сила поглотит их, если они задержаться здесь надолго. Так что они приходили сюда летом и отдавали почести холодным властелинам севера, но они всегда были осторожны и всегда уходили до первого снега. Прежде чем голодные боги станут беспокойными.

— Ты хоть представляешь, о чём болтает этот идиот? — поинтересовалась Белити, посмотрев на Нитринда. Следопыт в это время рассматривал массивный резной столб в дальнем конце комнаты. Раб оглянулся на свою госпожу, отрываясь от своего занятия.

— Красноступы и Тапачи — это скраэлинги, человеческие племена, которые когда–то жили в Чёрных лесах и Гранитных холмах, прежде чем их покорили наши армии, — ответил эльф. — Очевидно, некоторые из них добрались и в такую даль. Это, — указал он на резной столб рядом с собой, — один из их священных тотемов. Возможно, старый глупец не так одинок, как нам кажется.

Белити обдумала предположение своего раба. Если это было правдой, если здесь действительно схоронились остатки покорённых давным-давно народов, то это место могло оказаться весьма прибыльным районом. Старые тёмные эльфы всегда искали пути вернуть прошлое. Рабы народов, которые, как они думали, давно были уничтожены, наверняка вызовут у них прилив извращённой ностальгии.

— Да, именно от скраэлингов я узнал о Ходуне, — кивнул старый эльф. — Меня посетили их духи и рассказали о силе и о том, как я могу защитить себя, почитая её. Я вырезал тотем, как меня научили, и был пощажен. Но сейчас уже слишком поздно, выпал снег и Смерть стала Ходуном.

— И что же это за Ходун? — прорычала Белити. Завуалированные намёки и безумные предупреждения старого эльфа начинали нервировать даже повелительницу зверей, а для того, кто каждый день смотрел в глаза гидр, страх был столь же немыслим, сколь и редок. — Что это за тварь, от которой ты предлагаешь нам бежать?

Смотритель встал, и его лицо погрузилось в мерцающую тень.

— Это всё и ничего, — благоговейно начал он. — Это серый в листве и чёрный на снегу. Это цвет ветра и звуки тьмы. Он не видит места, которые видим мы, он не ходит путями, которые могут отыскать наши ноги. Только когда он голоден, только когда выпадает снег и мир умирает, он начинает шевелиться и спускается в мир, который мы знаем. И даже тогда это слишком ужасно для нашего разума. Он шире горизонта, он выше неба. Он может сломать гору своим рёвом и заморозить море своей тенью. Я видел его много раз во многих формах, — смотритель посмотрел на Белити, уперев в неё взгляд своих странных серых глаз. — Интересно, как увидишь его ты? Что ты увидишь перед тем, как Ходун протянет руку, чтобы сожрать тебя? Я вырезал то, что видел на тотеме, и именно так я чтил Смерть. Интересно, как вам будет позволено выразить ему почтение?

Белити, не колеблясь, врезала эльфу по лицу, вбив его нос прямо в мозг. Раздался хруст хрящей и плеснула кровь. Без единого звука эльф упал на пол. Белити сплюнула на труп.

— Сдохни, зная, что ты — мусор, оскорбление друкайской крови! — повелительница зверей ещё разок пнула труп, затем повернулась к Унелдиру. — Разделай это животное. Мы используем его завтра как приманку! — она обратила свой властный взгляд на остальных эльфов.

— Забудьте обо всём, что наплёл старый дурень! — приказала она. — Все эти годы свели его с ума, они воображал, что видел рядом с собой какой–то дух, что–то, что могло освободить его от одиночества. Не думайте больше о его баснях. Завтра мы отправляемся на охоту, и вы закончите своё обучение.

Больше Белити ничего не сказала, принявшись готовить себе постель на самой просторной из кушеток. Как только их учитель выбрала себе место, Тилат и Маладор последовали её примеру. И хотя ещё оставалось достаточно кушеток, оба следопыта расположились на полу, как и полагалось рабам. Унелдир улёгся рядом со своими собаками, чтобы теплом от их тел разгонять холод пола.

Нитринд же разложил свой спальник рядом с тотемом, улёгшись к нему лицом. Он внимательно слушал всё, что говорил старый хранитель. Он слышал, что древний эльф сам сделал тотем, вырезав на нём множество обликов, которые принимало видимое им таинственное существо. На высоком бревне было множество изображений: массивные лица с бивнями, похожие на лица огров; тупорылые морды медведей; изогнутый клюв какой–то могучей птицы. На тотеме были представлены десятки различных форм, каждая из которых была вырезана после того, как была увидена. Что беспокоило тень больше всего, так это то, что резьба покрывала весь столб: у старого смотрителя больше не было места для нанесения новых образов. И последнее изображение было тем, что делало этот факт наиболее тревожным для Нитринда, поскольку это было идеальное изображение лица эльфа. И это было лицо старого смотрителя.

МАЛАДОР проснулся, задыхаясь и хватая ртом воздух. Подняв руку ко лбу, тёмный эльф почувствовал, что он влажный от выступившего пота. Его глаза уставились во тьму, окутавшую домик, уши напрягались от малейшего намёка на звук. Он видел остальных своих спутников: Белити и Тилат спали на своих кушетках, Нитринд лежал спиной к стене, Унелдир под одной из пустующих кушеток, вокруг него развалились его собаки. Животные дёргались во сне, шевелили ногами, словно бежали, изредка поскуливая. Маладор старался не думать о том, что нарушало их сон, о том, что смущало его собственные грёзы. Он вообразил форму, фигуру, огромную, вырисовывающуюся в ночном небе, наклонившуюся над домиком. Маладор ощущал себя беспомощным и маленьким, увяли текущие по его венам гордыня и высокомерие. Даже сейчас, полностью проснувшись, он всё ещё мог ощутить это внушительное присутствие, чувствовать, как оно нависает над ним. Маладор задрожал, его охватил страх. Это была эмоция, которую ни один друкай не мог показать открыто, ибо страх означал слабость, а выказывать слабость в обществе тёмных эльфов — приглашать гибель. И всё же нахлынувший на него ужас был столь велик, что даже целой жизни, потраченной на сокрытие подобной эмоции не хватило, чтобы справиться со всепожирающим ощущением страха, растёкшегося по его венам.

Эльф поплотнее натянул шерстяные полости, пытаясь скрыть дрожь в конечностях. Он лежал, смотря в потолок и гадая, остались ли ещё звёзды и луна. Единственным звуком снаружи был стон ветра. Постепенно Маладор снова погрузился в сон под тихие жалобы ночи.